"Виктор Крюков. Свет любви " - читать интересную книгу автора

разбирали старшину, когда он читал отцовские письма.
"Почему другим так везет, а я все старшина?" - спрашивал он себя.
Мысленно перебирая ход собрания, Громов решил, что на этот раз он
срезался потому, что комсорг эскадрильи заранее подготовил комсомольцев.
- Хорошо же!.. - вслух сказал он и повернулся на бок с твердым
намерением заснуть.

С неделю в лагере все текло своим чередом. Громов обдумывал, что бы
такое предпринять. И вот решение созрело. Как-то утром, проводив механиков
на стоянку, Громов вернулся в расположение эскадрильи. Еремин (опять
дежурный) поливал из ведра зубчатую кладь кирпичей, выложенных вдоль
песчаной дорожки.
- Бросай работу. Пошли на осмотр.
Еремин поставил ведро с известковым раствором, стал вытирать ветошью
руки. Осмотр старшина начал не с края, а с середины: вошел сначала в ту
палатку, где жил Ершов. Солнечные лучи просвечивали брезент, не касаясь
земляного пола: солнце еще было невысоко. Еремин распахнул низ брезента, и
все внутреннее убранство палатки стало видно как на ладони. Три койки
составляли букву П. Одеяла были натянуты туго, подушки взбиты высоко.
- Что за безобразие! - строго произнес Громов, подавшись к койке
Ершова. По мнению Еремина, никакого безобразия в палатке не было, если не
считать краешка простыни, не подогнутого под матрац.
Громов наклонился и резким движением сдернул простыню, которая узкой
полоской окаймляла постель у спинки койки.
Затем он выдернул туалетный ящик тумбочки, на пол упало несколько писем
Ершова, бритвенный прибор; флакон одеколона Громов успел удержать.
Во всех палатках старшина переворошил постели: искал под матрацами
носки, обмундирование или еще какие-нибудь вещицы, которые неаккуратные
механики могли положить в запретные места. Результатом осмотра был
сравнительно небольшой "улов": простыня Ершова, рабочая гимнастерка Желтого
(лежавшая в туалетном ящике тумбочки) да дрель старшины Князева, запрятанная
в угол палатки.
Вечером Громов построил подразделение в две шеренги и объявил Князеву
выговор, а Ершову очередное неувольнение. О Желтом не было сказано ни слова.
Громов считал его своим другом.
После того, как Громов подал команду "разойдись", к нему подошел
Корнев.
- Ты свободен? - спросил он. - Пойдем-ка потолкуем.
Когда вошли в палатку, Громов сказал:
- Ох, и хитер этот Ершов. Жаловаться на строгость взыскания не
положено, так он подсылает ко мне комсорга.
- Я сам пришел, никто меня не подсылал, - ответил Корнев и сел на край
стола. Вылинявшие погоны, выгоревшая на плечах гимнастерка придавали Корневу
усталый вид. - Я пришел, чтобы напомнить: дисциплина должна быть
сознательной. А ты чуть что не так - наряд, чуть что не эдак - неувольнение.
Ты совсем зарвался после того, как тебе не дали рекомендацию. Ты мстишь:
приказываешь работать даже без объявления наряда, якобы ради "укрепления
дисциплины". Ты отбиваешь охоту к службе, делаешь ее подневольной.
- Ты мне мораль не читай!
- А я и не читаю - просто хочу, чтобы и ты подумал. Ты же комсомолец.