"Сигизмунд Кржижановский. Бумага теряет терпение" - читать интересную книгу автора

жена брюнетка) или с брюнеткой (если жена блондинка), выигрыш на бирже, свой
собственный тридцатипятилетний юбилей. В привычный час они отправляются в
знакомое кафе, где привычный кельнер приносит им навёрнутые на древка
бумажные знамёна газет и подсказывает, блестя золотыми зубами, названия
любимых старым клиентом блюд. Остаётся только качать головой в такт
названиям, разворачивать бумажные знамёна, дожидаясь сперва прогретых
тарелок, потом и вкусных яств.
Но в этот день, в день восстания бумаги и эвакуации шрифтов, всё было
дерзновенно, оскорбительно и необычно. Белое знамя газеты было похоже на
флаг парламентёра, предлагающего сдаться на милость победителя. С бумажных
лент меню исчезли названия всех блюд; замешкались лишь некоторые цифры.
Неприятно удивлённым посетителям приходилось тыкать пальцем в цифры, в цены,
не зная, какие гастрономические смыслы таятся под ними.
Но был один человек, правда, - человек очень юный, который с утра
радовался этому столь печальному для человечества дню. Это был начинающий
поэт, по имени... впрочем, имени его я не знаю. И в этом виноват день,
которому юноша поторопился улыбнуться.
Ещё вчера он получил извещение, что его первая книжка стихов, тонкая,
как ломтик ветчины в сто граммов, вышла из печати и что тридцать авторских
экземпляров дожидаются его в издательстве.
Поэт встал вместе с солнцем. Он не взглянул на отрывной календарь,
заснувший на какой-то старой, покрытой пылью дате, - иначе он бы заметил,
что пыль на отрывном листке осталась, а дата исчезла неизвестно куда.
Ещё задолго до срока, когда открывались двери издательства, юный поэт
вышел на улицу. Он не обращал ни малейшего внимания на хмурые лица прохожих,
на изменившийся ритм уличного движения, точно придавленного огромной
каменной сурдиной. Поэт жил своими собственными, целующимися рифмами.
Совершенно автоматически он купил газету, ещё более автоматически отсчитал
ногами две ступеньки трама и занял место на одном из пустых его сидений.
Вытащив из кармана газетный лист, поэт искренне обрадовался, что лист
абсолютно пуст. Ему как раз нужно было набросать начало новой поэмы - и
услужливая белизна газетного листа была очень кстати. Скользнув радостным
взглядом по хмурым лицам соседей, поэт принялся за работу. Разумеется, поэма
увлекла его дальше нужной остановки. Но всё это мелочи.
Новоявленный автор с сияющим лицом вошёл в экспедиторскую комнату
издательства. Ему пододвинули пачку книг, четырежды окрученных шпагатом, -
и автор, поблагодарив, вышел наружу.
Через двадцать минут он был дома. Прыгающими пальцами он развязал узлы
шпагата и увидел... Незачем говорить, что увидел - повторенным в тридцати
экземплярах - молодой, может быть, талантливый поэт.
На следующий день, в хронике самоубийц появилась бы, наряду с другими,
краткая заметка о... Но на следующее утро никаких газет не было.
Следовательно: не было и заметки.


Это был старый чудак, запутавшийся в счёте своих годов. Он шёл в своём
историко-музейного фасона пальто с пелериной, щупая асфальтовую дорогу
старомодным зонтом, который успел уже из чёрного превратиться в рыжий.
Когда-то он читал курс истории философии в одном из колледжей страны, но
сейчас философски доживал жизнь на куцую пенсию и думал или о прошлом, или о