"Сигизмунд Кржижановский. Четки" - читать интересную книгу автора

плате, змеевидным изгибом протянулась нить; на нити, нанизавшись на неё
прорезями узких зрачков, лежали чередой - глядя друг в друга - глаза
мертвецов.
Долго я не знал, что мне предпринять. Вспоминались последние слова
человека, встреченного в полях.
Наконец, я решился. Где-то в шкапу среди математических и физических
приборов, отыскался офтальмоскоп.
Я снизил, не без чувства брезгливости, одну из склизких глаз-бусин и
придвинул к зеркальцу офтальмоскопа. Сначала мне ничего не удалось
рассмотреть сквозь чёрную щель омертвевшего зрачка. Но я не выпускал его из
поля зрения: исподволь прорезь зрачка стала расширяться, какие-то контуры и
пятна проступили и замаячили на вгибе сетчатки: потом слились в одно. Я
тронул винт офтальмоскопа, отыскивая зеркальцем наилучший уклон луча, и
понемногу как бы вдвигаясь живым глазом вглубь мёртвого, я увидел: навстречу
мне стлались стеклисто-мертвенные пустые просторы. Ни блика, ни черты, ни
даже точки. Безвидие. И вместе с тем - такое напряжение, такая
наполненность, что жгло мозг и глаз.
<Странно, - подумал я, на минуту зажмурившись, - ведь сетчатка, даже и
мёртвая, должна же давать отражения>.
Я взял со стола блестящую крышку чернильницы и приблизил её к сломанному
лучу прибора: ничто не изменилось, ничто не возникло в царстве бездвижия,
остеклело глядевшем в меня из мёртвого пустого зрачка: вещи были над ним
безвластны.
И чем дольше я смотрел - живым зрачком и в мёртвый, - тем больше покоя
входило в меня оттуда. Однако факт был слишком странен: надо проверить
повтором опыта. Не отрывая взгляда, я протянул руку к столу и механически
овладел первым попавшим в пальцы предметом.
Теперь, лишь только предмет вошёл в луч прибора, в поле зрения смутно
завозникало: сквозь стеклистые просторы разворачивалась серая дорога. На
дороге - щит черепахи: четыре коротких перепончатых лапы медленно волокут
щит. Позади, на расстоянии шага, обнажённый воин, с щитом у левого локтя,
плечами, наклоненными бегом: мускулы бегуна наузлены, дыхание разводит и
сводит сосцы. Быстрыми прыжками бросает он тело вперёд, в обгон черепахи. Та
не торопится: четыре перепончатых лапы сонно ворошатся под щитом. Воин
напряг последние силы, он учащает бег, - но щит черепахи всё впереди.
Минута, другая: ничто не меняется. Разгневанный воин, тяжко и прерывисто
дыша, обрывает бег. За спиной его - колчан и лук: стремительно оттянув
тетиву, он целит в черепашье тело (оно в трёх футах от острия) - стрела
прянула в воздух: древко её дрожит от быстроты лёта, перья прижаты воздушным
током, но меж черепашьим щитом и стрелой - всё те же три фута. И воин снова
начинает бег.
Я с трудом оторвался от видения. Недоумевал: что могло нарушить покой
безвещья. Взглянул. У меня - прямо против придвинутого к офтальмоскопу
глаза - белел другой глаз. Тогда я понял: шаря по столу, я взял другой
экземпляр из коллекции старика; и второй глаз, отразившись сетчаткой на
сетчатке, наложил своё видение поверх видения первого.
Я взял их оба и осторожно нанизал прорезями зрачков на свободный конец
нити: <Спите, элеаты>.
Было ясно: передо мною, на чёрном плате, нанизанные на чёточную нить,
лежали глаза умерших метафизиков.