"Сигизмунд Кржижановский. Фантом" - читать интересную книгу автора

Контур у двери, качнувшись, укоротился.
- Что ж. Даже многотомное жизнеописание, если из него убрать все цели,
оставив ему лишь причины, - укоротится до десятка страниц. Попав в жизнь,
как мышь в мышеловку, в дальнейшем я терпеливо ждал и жду, пока меня из неё
вынут и... но начнём в порядке звеньев. Выйдя из стеклянной купели, я
направился к порогу, сам не зная, куда он ведёт. Меня встретило сумерками и
путаницей пустых коридоров, гнавших меня в какой-то тёмный и душный чулан,
забитый всяким тряпьём и хламом. Завернув себя в попавшиеся под руку
лоскутья (бродя по коридорам, я иззяб), я стал вслушиваться в запрятанное
меж толстых стен пространство: сначала ничего - потом, где-то вдалеке, два
голоса и звон ключей. Я пошёл на звук, но не успел его догнать. Однако двери
оказались открытыми, - они вывели меня сначала во двор, затем сквозь чёрную
дыру ворот - наружу, навстречу огням и грохотам городской ночи.
Вначале я боялся: узнают, увидят: <фантом>, схватят и назад - за
стекло. Я прятал лицо под тени, жался к стенам, стараясь поплотнее
закутаться в своё тряпье. Но вскоре я убедился, что предосторожности эти
излишни: люди замечают лишь тех, кто им нужен, и лишь настолько, насколько
он им нужен. А так как я... ну, одним словом, мне нечего было особенно
тревожиться. Мимо шагали сотни и тысячи пар ботинок: вшнурованное в них мало
интересовало меня и мало интересовалось мною. Иногда, когда я проходил по
утренним бульварам, человечьи детёныши подымали на меня спрашивающие глаза.
Я был ещё в рост им и два или три раза пробовал ввязаться в их игры. <Не
умри я тогда, до фантомирования, - думалось мне, - был бы, как вот эти>.
Но _эти_ со страхом и плачем отворачивались от _того_; их няньки и бонны
махали на меня деревянными лопаточками и зонтиками: иди. И я шёл, с трудом
разгибая инъецированные ноги, - дальше и дальше - мимо множеств _мимо_.
Там, в фантомной, меня недостаточно просушили, - и здесь, меж
разогретых солнцем городских камней, это постепенно давало себя чувствовать.
К каждому полудню меня облепляло мухами, втягивавшимися хоботками в мертвь.
Стоило мне присесть, и тотчас же из всех подворотен сбегались псы: они
пробовали ноздрями воздух, щетинили шерсть и, взяв меня в круг злобно
растаращенных глаз, выли. Я швырял в них камнями и, прорвав круг, уходил
дальше. Вскоре проклятое зверьё загнало меня к городским окраинам: я ютился
по пустырям и кладбищам, лишь к вечеру появляясь у скрещений улиц. От дождей
и сырости моё тело разлипало и мякло; трупный яд, вкапливаясь в сулему и
спирт, гноил и мучил меня. Так дальше было нельзя. Я решил привлечь на себя
глаза мимо идущих, открыться, просить, чтобы назад - в стекло. Заголяя руки
и лицо, я преграждал дорогу мимоидущим, протягивая - прямо им в зрачки -
гниющую ладонь, но зрачки брезгливо одёргивались, а на ладони оставались
копейки. Медяки к медякам - и я мог прикупить в аптечном магазине ещё
день-другой полубытия.
Гусеница времени, выгибая свои петли, ползла сквозь дни. Близилась
промозглая осень. Людей ютили их кровли; и я затосковал тоже - о моей
стеклянной крышке. В одно из ненастий я решил вернуться: сам. Скользя по
осклизи тротуаров, сторонясь встреч, от перекрестка к перекрестку, я добрёл
до ворот университета.
За воротами, на первом же крылечке, выступившем во двор, я различил
сквозь сумерки наклоненную к земле фигуру человека. Это был Никита.
- Никита?
- Да. Меня удивило, что он мне не удивился. Это был чудаковатый, но