"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

шейбанидов, известная среди населения под именем Чиль-Дукторон>. Я затратил
несколько тысяч шагов на пройдение этих ста шагов. И всякий раз переулки
запутывали меня. Чиль-Дукторон, <Сорок Дев>, гробовой восьмидесятиножкой
ускользала от глаз.
Решаюсь. В последний раз. Спрашиваю пожилого человека в белой чалме
муллы (я заметил - они лучше других знают топографию старины). Спрошенный
недоумело оглядывает меня: мой измученный и пропыленный вид красноречивее
просьб.
Кивнув, он молча ведёт меня кульбитами переулков. Стараюсь запомнить их
повороты, чтоб выбраться потом обратно. Но раньше, чем я успел отсчитать
четыре <налево> и три <направо>, мы уже у цели. Ворота. На них доска
Узкомстариса: Чиль-Дукторон.
Но ворота плотно сомкнуты, и на них висячий замок. Ключ? Стучу в дверь
глиняной хибарки, прислонившейся к краю высокой саманной стены, спрятавшей
гробницу. Дверь открывается. Из полутьмы, вместе с запахом грязи и юфти,
жёлтое с провалами глаз ниц и щёк лицо. Вероятно, сапожник. О ключе он
ничего не знает. Иногда приходят, да, открывают ворота, потом закрывают и
уходят опять. Но я твёрдо решил, если не ногами, то хоть глазами пробраться
внутрь. Пробую вскарабкаться на стену. Но не за что уцепиться - обрываюсь.
Видя мои усилия, сапожник сочувственно, даже жалостливо, качает головой.
Спрашиваю, не найдётся ли лестницы? Нет. Ну хоть бы табурета. Сочувственник
опускает глаза и молчит. И тут, заглянув внутрь его тёмного короба, я вижу
всю неуместность вопроса. Под плоской, из обмазанных глиной плетёнок, кровли
такой же плоский пол - и всё. Ни стола, ни скамей, ни лежанки. Только в
одном углу настил из рогожи, а посередине какой-то задымленный казан,
несколько инструментов и обрывков кожи. Я готов уже отступить, но хозяин
лачуги предлагает использовать вместо лестницы поперечные перекладины двери.
Снимаем её с петель и верхним концом - к стене дукторона. Он поддерживает
доску, я с трудом, после двукратной неудачи, всё-таки взбираюсь на стену.
Внизу в глубокой яме, заголившей кирпичный фундамент, свалены в груду
ребристые из почерневшего мрамора надмогильные плиты. Считаю: двадцать -
двадцать два - двадцать восемь. Меж плит проросли крапивы и ещё какого-то
сорняка. Спускаюсь назад. Водворяем дверь на место. Извинившись в
причинённом беспокойстве, поворачиваюсь, чтобы уйти. Но бедняк останавливает
меня вопросом:
- Там за стеной что смотрел?
- Как, разве вы ни разу не видели?
- Нет.
- Ваши соседи - цари Шейбаниды. Лет четыреста тому назад им
принадлежала вся страна. Все камнетёсы, кузнецы, плотники, сапожники - как
вот вы - работали тогда на них. Тут их должно бы быть около сорока, но на
самом деле...
Сапожник, махнув рукой, равнодушно отворачивается от стены.
Попрощавшись, я ухожу. Переулки благополучно выводят меня на площадь.
Из всего классического пантеона, в сущности, больше всего прав на бытие
у Немезиды. Всё, насильственно вторгшиеся в память народа, естественно, этой
памятью и отвергаются. Все эти шейбаниды умирают дважды, попадают под
двойной поворот ключа забвения: сначала умирают они сами, потом начинается
умирание их гробниц. Я не всё рассказал сапожнику. Гроба шейбанидов, первых
узбекских властителей, тяготевших над страной более сотни лет, поросли не