"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

Довольно. Домой. Но навстречу мне оборванный нищий старик. Его
протянутая за подаянием рука не пуста: в ней на деревянной ручке дымится
круглая жаровня. Свободная рука нищего, порывшись в лохмотьях, вынимает
какую-то зелёную щепоть и бросает на угли. Синий дым взвился над жаровней и
снова опадает. Это продавец запаха. Я вижу: женщина с лицом, спрятанным под
чучван, подошла к продавцу благовония, и, дав ему монету, слегка отстранила
покров. Синий дымок, выгибаясь спиралью, юркнул под чёрную свесь. Чучван
опустился. Продавец и покупательница продолжают свой путь. Но я кончил.
Сытый до отвала желудок хочет привалиться в мягкое и уснуть. Наконец-то
голова на подушке. Вокруг прохлада двусветной кельи. Перед тем, как заснуть,
вспоминаю - сквозь полуявь - недавнее базарное квипрокво.
На глаза мне попались жёлтые треугольнички из теста с запрятанными под
тестовую кожу какими-то таинственными пузырьками. Три раза спрашивал я
женщину, продававшую неизвестную снедь, как называются непонятные пузырьки.
Женщина или не понимала, или не умела, или не хотела назвать. Я упорствовал.
Разговор привлёк внимание соседей-продавцов. После нескольких оживлённых с
ними консультаций, женщина наконец понимающе улыбнулась и повторила
несколько раз кряду: <гар-рох, гар-рох>. Так как я был сыт, то завернул
несколько треугольников в бумагу и отметил в блокноте: гар-рох. Через два
<р> и с ударением на втором слоге. Через некоторое время, уже придя домой, я
решил отведать гастрономическую новинку. Сунул треугольник одним из углов в
рот и откусил: из-под зуба весело выпрыгнула зелёная горошина.
Так я был посрамлен в собирании фольклора нёба.


МЕЙДЭ-ЧУЙДЭ

Человек сидел перед квадратным ящиком, наполненным грудой ножей. Точнее,
кинжалов. Ещё точнее: ножами-метисами, помесью кинжала с простым кухонным
ножом. Одни в простых одноухих ножнах, другие в тиснёном полусафьяне, одни
по самую макушку эфеса нырнувшие в кожу, другие любопытствующие, выставившие
рукояти наружу.
Я подошёл и притронулся к одной из рукоятей: канча? Продавец поднял в
ответ руки, как для намаза, распрямив все десять пальцев. Я перевёл глаза на
другой нож, поскромнее. Левая рука торговца упала вниз. Глаза мои
перепрыгнули на короткое лезвие, выставившееся из чёрной кожи - и тотчас же
ладонь, подогнув мизинец, услужливым четырёхпалием пододвинулось к ящику:
этот?
Продавец играл на груде лезвий, как на терменвоксе, причудливую мелодию
цен.
Виноградным гроздьям здесь обдёргивают виноградины, нет, собственно, не
у гроздий, а у рубля отрывают лишние копейки, пока не получится единица без
дробей: бир пул. Даже в самом узбекском языке, в следовании его слов,
название знаменателя дроби, всё идёт впереди числителя, части. Не <две
седьмых>, а <семь с двумя> (jettiden iki). Как не вспомнить известную
гравюру английского мастера, изображающую сэра Фальстафа с
мальчиком-оруженосцем, несущим позади его щит.
Старый Восток, Восток традиции, не любит одробления жизни, хроматизма
копеек, размельчения дня на секунды. Не только узбекская песнь, при встрече
с ней моего уха, оказалась строго диатоничной. И шаги здесь диатонично