"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

пузырёк - от прадеда к деду и отцу, от отца к нему переходил он по
наследству - а в пузырьке под шестизвёздой шахрудовой печатью запрятана...
Что? Снова долгие отказные движения головой, вздохи о нерушимости печати и
тайны. И наконец, под затиском печати там хранится _тайное средство для
выведения белых географических пятен_. Приезжий хохочет, абориген то же, но
не очень весёлым и вместе с тем прощающим смехом. Так мудрые смеются неверию
невежд. И вскоре гость Востока даже без легчайшей улыбки слушает брюзгливый
причёт человека в чалме: люди оттуда, из Москвы, дети-люди, они, как тень
карагача, движутся сперва вперёд, потом назад и опять вперёд; а сам карагач
смеётся над своей тенью и не ходит ни вперёд, ни назад, а только невидимо
для глаза вверх и вниз; их глобусы, по которым учатся в школе дети этих
детей, глобусы, круглые, как карагач, вертятся вокруг своих стволов; и глаза
людей с заката тоже кружат, ища новое и новое, это маленькие глобусы,
заболевшие вертячкой и ворочающиеся с боку на бок, пока их не прикроют белым
пятном смерти; они истирают свои подошвы о землю, гоняются за солнцем,
убегающим в закат, - а между тем достаточно одной капли из-под шахрудовой
печати на кончик вот этого платка, достаточно чуть потереть смоченным
углышком о белое пятно глобуса и... И? - спрашивает гость с запада. Он не
всё понял в этой дивагации, но однообразное кружение слов, маятниковое - в
такт словам - качание чалмовой свеси передалось его мозгу. В мыслях
счетовода уже перекатываются монеты. Если экономить в дороге, то, может
быть, у него хватило бы на две-три капли. А продавец шахрудовой тинктуры
продолжает нахвал товара: о, он знает силу своего пузырька, он мог бы сам,
при его помощи, обойти всю землю, ни разу не коснувшись её ступней, но зачем
ему земля, он охотно готов уступить её другу; а ему, владельцу тайны, ничего
не нужно, разве несколько затяжек наргиле и глоток шорбы в день; друзья
познаются по их благодарности. Пусть саиб странствует, а он, сидя на своей
старой циновке, будет смотреть, как странствует дым над водой его кальяна.
И покупатель из собеседника превратился в спутника. Двое молча идут по
пустому руслу ночной улицы. Отщёлк висячего замка, низкая притолока,
сараеобразная комната без окон. Темнота неохотно отступает от огня ночника к
углам. В одном из них, среди всякого хлама, железным меридианом кверху
поваленный наземь глобус; он на подкривленной у основания оси, но, очевидно,
старинной работы. Он не знает или притворяется, что не знает, ряда давно
открытых островных точек, стран и даже морей. Он весь точно в хлопьях
белого, точнее порыжелого мартовского снега. Продавец присел у глобуса на
корточки и начинает свои манипуляции. Вот блеснула пузырчатая скляночка.
Вскрыв её, человек, распластавший полы своего халата крыльями по земле,
нюхает сам и приближает склянку к ноздрям наклоненного над глобусом
покупателя. Ещё? Можно и ещё. Аромат шахрудовых капель горьковат, прян и
будто из уколов. <Люди собирают мир в глаза - они не знают, что его можно
вынуть из глаз, что можно сжать горсть звёзд в небо вот так>, - и продавец
делает движение зажатым в пригоршни смоченным платком. Перед глазами
покупателя тинктуры промельки искр, разгорающихся в пламена. Сквозь их лет
он уже не совсем ясно видит, как глобус поворачивается под пальцами
странного знакомца, и словно не глобус даже, а голова, его собственная
голова, пересаженная с шеи на железную ось, мягко поддаётся под толчками
рук. Вот пёстрокрылый выбрал: приостановив кружение, он притрагивается
влажным углышком ткани к оваловидному белому пятну.
<Такла-Макан>, - шепчет он, подморгнув совиным веком, - и тотчас же