"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

взволнованное бегом дыхание быстрый размен словами: яйца на два рубля
дешевле московских - надо купить; но и рыба втрое дешевле столичного -
значит, и рыбу; арбуз - в десять раз. Надо вкатить в себя и арбуз. Под
Ташкентом ведро яблок - два целковых. Не потому ли следующая станция за
Ташкентом называется: Ташнит?
Можно бы весь шестидневный путь от Москвы до Самарканда разбить на
гастрозоны: сперва яично-молочная зона, потом - при приближении к Аралу -
рыбья, баранья и, наконец, плодовая.
Как-то, уснув среди дня удавьим сном после заглотанной мною дыни, я
увидел во сне такое: очередь желудков, эмансипировавшихся от тел; очередь
тянулась вдоль стены и заворачивалась за угол. Желудки стояли друг за
дружкой, подоткнутые тонкими вилкообразными ножками. Одни из них были
вздутые и огромные - они лезли вперёд, тычась своими вспучьями в соседей и
разрывая очередь. Другие дрябло обвисали со своих подгибающихся развилий,
робко налипая на впереди стоящих. Вдоль очереди перекатывалось глухое
бурчание: <живая очередь> - граждане желудки, не будьте брюхами, хватит
всем, на всё _ем_>.


НА РУКОВОДЯЩЕМ ПОДЪЁМЕ

Я люблю точную железнодорожную терминологию: <руководящий подъём> -
<вписывание в кривую>. Можно бы ввести их в литературу. Впрочем, иные и
пробовали. Так, некий очеркист о так называемом тормозном башмаке тотчас же
сочинил рассказ о герое-проводнике. На подъёме от состава оторвался задний
вагон. Он катится вниз, набирая скорость и грозя катастрофой. Но проводник
не растерялся: он расшнуровывает сперва свой левый башмак, потом правый и
швыряет их - один за другим - под колёса. Проводник героически бос, но
вагон остановлен на полном ходу и полсотни жизней спасены.
Итак, мы сейчас берём подъём. В два паровоза. Оси надсадно скрипят.
Обода медленно сматывают с себя метры. Над нами зенитное солнце. Кроме
ромбических теней от наших вагонов, повсюду только солнце.
В стороне от полотна - шагах в сорока - несколько голых согнутых спин.
Над их потными розблесками взлетают и падают кирки. Вдруг один из рабочих
разогнулся и бежит наперерез поезду. Я не сразу понимаю, что ему нужно. Но
вот он настиг скользящую по земле вагонную тень и - движением пловца -
бросается в неё. Длинная членистая тень гладящим движением движется по его
телу. Вот грудь купальщика полоснуло солнечной межвагонной щелью, опять
холодный чёрный ромб, и ещё щель - ромб - щель; последний вагон прошёл,
волоча за собой плёнку тени, - и человек снова стоит один, под раскалённым
солнцем, беззвучно рушащимся на беззащитную - от горизонта - до
горизонта - землю.
Этот малый случай напоминает что-то не столь уже малое: допустим, жизнь.


ПОСТРОЙКА ПЕЙЗАЖЕЙ

Жара всё длится. Хотя на станциях и чернеют стрелы с надписью <к
кипятильнику>, но кипятильник, в сущности, повсюду, весь воздух перегрет и
перекипячён. Телеграфный столб пьёт этот синий кипяток сразу всеми двадцатью