"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

IV


МЫСЛЕГОРСК И ЛЕГЕНДО-СТРОЙ

У Количества свои десять пальцев, десять цифровых знаков, которыми оно
дощупывается почти до всего. Длина рук Количества не меренная, но, думаю,
есть предел, дальше которого им не протянуться. Я очень люблю цифры. Но без
взаимности. Они как-то сторонятся меня. И, нарушая очеркистский обычай, я не
привёз с собой числа труб, раскуривающих своё фабричное наргиле под небом
Туркестана, количества гектаров, перешедших из-под риса под хлопок,
процентных отметин роста грамотности и других цифр. Всё это сделано до меня
и без меня теми, кто это может сделать много лучше моего. Я - существо в
наглазниках, и мне уютнее всего в расщепе моего пера. Правда, у станции
Каган я с волнением видел вынырнувшие из-за холмового горба горбы верблюдов
с притороченными к ним огромными кошмами, вздувающимися от хлопка; хлопковая
ость, пробиваясь наружу сквозь мешочные поры, казалось, продолжала после
смертный рост.
Помню и чуть подболоченные рисовые прямоугольники, взятые в земляные
фрамуги. И особенно запомнился мне экскаватор, окунающий свои черпаки в воду
заиленного арыка. Экскаватор был стар и скрипуч; проворачивая свою тугую
цепь, он ржаво брюзжал: черпай-черпай, а ради чего; всё равно на смену песку
песок и илу ил - или не так? Скрипи, чтобы пили, скрежещи от надсады, чтобы
сады над арыком процвели.
И как ни плакался, скрипя зубьями о звенья цепи, старый брюзга, мотор
внутри его продолжал вращать черпаки, разлучая арычье дно с поверхностью.
Но я так и не научился отличать американский хлопок от египетского и
двуногой прогулке по полю, засеянному злаками, предпочитаю двуглазую
прогулку по книжному полю мимо бороздчатых строк, засеянных чёрными знаками.
Здесь я у себя, здесь я не боюсь спутать литературную рожь с пшеницей, здесь
мне ясно выколосование смысла, степень всхожести посева идей. Никогда не
забуду, с каким вниманием в свои самаркандские утра я следил за раскладкой
узбекских брошюр и листовок на книжных ларях, что расположились у начала
Регистанской улицы. Это, в сущности, ещё и не посев. Это только предпосевная
литературная кампания. Вот, например, <Мои университеты> Горького,
переведённые на узбекский язык. Книга сплющилась в листовку, заглавие <Как я
учился>. Да, новая узбекская литература, литература латиныляшдырыша, пока
чистая ученическая тетрадка, начинающаяся таблицей умножения, прижавшейся к
обложке. Но в таблице умножения искусство умножать, обещание богатств.
Каждая же белая страница напоминает мне снежную поверхность: чуть прикоснись
лучом пера, снег стаял и таившаяся озимь - под взгляд.
Итак, в дальнейшем я сосредоточиваюсь на будущих днях литературы
советского Туркестана. Я постараюсь угадать (разумеется, в пределах
отпущенной мне догадливости), как сочетается вот эта фигурная
полуобсыпавшаяся куфическая надпись на стене медресе с латинизированной
строкой над входом в библиотеку, в китаб-хану. Прежде всего оглядываюсь с
некоторой опаской на мои азартные рассуждения о <Западе> и <Востоке>. Это