"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

последнюю_, вкладывая в неё все смыслы, какими он владеет.
Впрочем, у ложа Шахриара и Шахразады всегда находилась внимательная
слушательница девочка Дуньязада. 1001 ночь - это без малого три года;
притом у Шахразады рождались не только сказки, но и дети, что, разумеется,
на время разрывало цифры. И к концу цикла Дуньязада превратилась из
подростка в женщину. Она прошла хорошую школу слушания - теперь её черед
рассказывать.
Но самое имя её от слова <дунья>, что по-узбекски (так и по-персидски)
значит <мир>. Не ложу, а миру даст она свои сказки, не тирану, страдающему
бессонницей, а проснувшемуся после вековой дрёмы народу, не 1001 ночи, а
тысячам и тысячам трудовых дней.
Пафос монархии, особенно абсолютистской, всегда направлен на прошлое.
Монархии опираются на плиты могил, с их <сын сына сына>; заслуги предков -
взамен дел живущих; генеалогическое древо, растущее ветвями вспять и
выставившее корень в пустоту. Во время закрепления таких династий появляются
угодливые историки и поэты-эпики, пишущие медленными размерами бесконечные
шах-намэ, то есть описи царей и деяний. Такого рода дастаны, поэмы царей
обычно обрываются вместе со смертью эпика, не успевающего дойти из глубины
плюсквамперфектума до настоящего времени. И новый преемник, подобрав
последний стих, длит шах-намэ дальше.
Но ветер истории, налетающий из будущего, сначала раскачивает, потом
щепит и губит генеалогический лес. Троны качаются. Что делать? Прошлое
изменило, сущность будущего в изменении, - остаётся цепляться за настоящее,
за <после нас хоть потоп>. И эпика сменяется поэзией настоящего, лирикой.
Психологически доказано, что не существует памяти эмоций: можно вспомнить
геометрическую фигуру, дату, лицо, слова любви, но не эмоцию. Иначе
разлюбивший, вспоминая чувство, опять бы переживал его, то есть влюблялся
снова; этого не бывает. И только при помощи лирики можно изловить настоящее
и в силки: на лету.
Но настоящее, возразят мне, это непрерывно движущаяся временная точка,
оставляющая после себя всё длиннящуюся линию прошлого. Пусть так. Однако
линейное представление о времени не совсем точно, так как время имеет
всё-таки поперечник, другими словами, настоящее имеет некоторую, правда,
очень незначительную длительность.
Как петля сети не должна быть больше рыбы, на которую сеть ставится, так
и строфа лирического стихотворения не должна по длине намного превосходить
длительность настоящего.
По вычислениям американских психологов длительность настоящего
колеблется от одной десятой до трёх секунд. Ясно: чтобы успеть <сделать>
настоящее, то есть лирически заполнить его, раньше чем оно уйдёт, заставить
настоящее выслушать слова о нём - необходимо предельно сжать слова и сколь
возможно растянуть настоящее (то есть промежуток между двумя осознанными
изменениями в содержании сознания). И Восток в этом смысле чрезвычайно
благоприятен для лирики. С одной стороны здесь изобретены строфические
микроформы - семнадцатисложные хай-ка, звукоорганизмы <танка>, короткие
двустрочья байтов (персидский, узбекский и чагатайский языки), мгновенные
прыжки рифмы через рифму всевосточной газеллы (газаль), с другой стороны -
самый поперечник времени, длительность настоящего на Востоке несколько
больше, а пульс времени замедленнее. Стоит внимательнее вглядеться в глаза
людей, сидящих на подгибах ног по чайханам, в эти красиво прорезанные,