"Сигизмунд Кржижановский. Салыр-Гюль" - читать интересную книгу автора

и мозг оголён, беззащитен, подставлен под все глаза, уличную пыль и тонкую,
в мелизмы одетую фальцетную ноту. Впоследствии мне всё растолковали: приём,
которым пел старый эшулечи, назывется джук-джук и состоит в вокализировании
на звуке <и>; ещё лучше ему удаётся джоглотмак, пение на <гю>; секрет
сегдармека, форшлагирования, перемежаемого музыкальной икотой, можно считать
утраченным, он плохо даётся и старику; но зато лучшего мастера
дамак-какмака, требующего от певца подстукивания песни ударами пальца по
собственному кадыку (<сам себе дойрэ, хоб>), пожалуй, сейчас не отыскать.
Но я не стал дожидаться дамак-какмака. Я торопился остаться наедине с
отзвучавшей песней. Сейчас мне трудно припомнить, какие ассоциации заставили
меня ответить на песню сказкой. То ли это было смутное смысловое ощущение
мелодически раздлинённого <и>, как грамматического союза, являющегося путём
от вещей к вещам, то ли впечатление от тонкого и нервущегося <иии>, как от
нити, хотящей быть пронизью для образов.
Так или иначе, но, лёжа на горячей простыне в своей хуждре, я придумал,
точнее во мне придумалась, сказка о великане, носившем свой рост в мешке.
Правда, я на себе убедился, что южная ночь действительно короче верёвки
харифа. Рассвет обогнал мою мысль, сюжет остался недостроенным, точно без
кровли. Пусть. Я не делал вторичной попытки.
Их было двое: последний великан и последний волшебник по имени Хаял. О
прапрадеде Хаяла люди говорили, что это он лечил землю от горной сыпи, и не
разбейся склянка с его лекарством - вся земля стала бы гладкой и безгорной
как степи Туркестана. По другим рассказам, великанов раньше было много и
жили они вперемежку с людьми обычного роста, ничем не нарушая дружбы. Как
ишаки и верблюды, связанные в одну караванную цепь. Тот же Хаялов прапрадед,
например, каждую ночь ночевал в туфле одного из великанов, сбрасываемой тем
перед сном с ноги. Великан этот, очень добрый, был как раз предком
последнего великана, о котором пойдёт речь. Но однажды спросонок он забыл о
своём друге, укрывшемся в его туфле, и, сунув в неё ногу, раздавил его.
Великан сам был очень сконфужен и огорчён, но сын погибшего, прадед Хаяла,
затаил в своём сердце месть. Он обладал двумя чудесными вещами: маленьким
камешком, прикосновение которого каменит, и палкой из виноградной лозы,
которую достаточно хотя бы на миг опустить в воду, чтобы превратить её в
вино. Он удалился, держа путь к востоку, и дойдя до полноводной реки,
которой теперь нет, построил здесь себе хижину. Прошло много лет, все забыли
о несчастье, кроме неотмстившего сына. Каждый раз, перед тем, как снять или
надеть туфлю, он клялся, что раздавит весь народ великанов. Борода его
свисала седыми лохмотьями, но ненависть была в цвете сил. И вот однажды он
созвал всех великанов к себе на пир. Великаны пришли: все, кроме жены
невольного убийцы, которой предстояло с часу на час родить. Волшебнику
незачем было раздумывать, чем угощать гостей. Он опустил свою палку в реку,
и та стала бить винными брызгами и винноворотами. Великаны, рассевшись на
пологом берегу, выпили реку до дна. Опьянев, они легли, отползши немного от
пустого русла, и уснули крепким сном. Тогда-то волшебник и пустил в дело
свой каменящий камешек. Он подходил к беспечно растянувшимся великанам -
сперва к одному, потом к другому - и притрагивался к ним своим камнем.
Великаны превратились в горы, спящие и посейчас каменным сном, а русло
выпитой реки можно видеть, пересекая пустыню. Но мстителю этого было мало.
Он взбирался на окаменелые тела врагов и топтал их ногами. Так возникли
первые горные тропы.