"Ольга Ксенофонтова. Иноходец " - читать интересную книгу автора

осталось вполне достаточно средств.
- С прошлого раза? Когда это было?
- Почти полгода назад, господин Иноходец. Господин Иноходец, вот так.
- Мне понадобится еще кое-что. В связи с некоторыми событиями, я
абсолютно лишен всего гардероба.
- Конечно, - кивнул человечек, - понимаю. У господина очень сложная
жизнь, а у меня очень хорошая память. Но понадобится несколько часов. Куда
мне прислать готовое платье?
Джерард улыбнулся краем губ. Идея возникла только в этот миг, а
пришлась по душе своевременностью.
- "Дикий мед".
Хозяин еще раз кивнул, без тени усмешки, будто каждый день отсылал вещи
клиентов в кабаре.
Нехитрые вещи из узелка перекочевали в черный мягкий кожаный саквояж.
Шкатулка, какой-то пояс, бутылка от незабвенной поварихи Рос-Брандтов и
брошка Лайоли. Брошку Джерард, задумавшись, зажал в кулаке. Да, все верно.
Верно. "Дикий мед". Мистресса Хедер. Последнее, что осталось вспомнить. Это
большой и болезненный кусок памяти. Он уже ощущает, как ноет где-то в
межреберье при звуках этого имени.
Последний раз придирчиво оглядел себя и зацепился за небритость. Еще
полчаса потерянного времени.
Ошибся - два часа, если не больше. Зато теперь постоянно чесалась кожа
на шее в том месте, где ее, только что выбритую, натирал воротничок.
Джерард покинул Торговый двор, обнаружив, что почти во всех лавках его
знают, и почти везде он имеет если не счет, то обширный кредит, а
странноватого вида антиквар за какие-то пару секунд возродил в сознании то,
откуда средства на столь неплохую жизнь у Иноходца, которому не платят
жалованье.
Как и некогда Эрфан, Джерард продавал за безумную цену "диковины" и
"странности", взятые им в качестве сувениров в разных мирах, где доводилось
побывать.
Вот теперь к услугам хорошо одетого господина оказались и извозчики. Но
и тут Джерард умудрился всех ошарашить, выбрав самую дохлую упряжку.
Владелец кляч уверовал в святое причастие, Зимнего Деда и цветок с семью
лепестками одновременно.
- "Дикий мед", - сказал Иноходец и, откинувшись в подозрительно
скрипнувшей коляске, отдался своим собственным мыслям.
Пешком идти не хотелось, но и скоростное передвижение его тоже не
интересовало. Нужно было спокойно пережить и отработать овладевшие им
эмоции.
Эмоции были очень противоречивы.
Коляску покачивало.
"Я чертова капуста в восьмидесяти одежках. Как я буду снимать это на
ночь? Не подскажешь, Джерард? Как там у тебя с раздеванием, когда и слуг-то
не имеется?"
Само понятие ночи и дня как обязательных чередующихся величин утратило
свою незыблемость довольно давно. Осталось ощущение постоянных сумерек - то
ли предрассветных, то ли предзакатных. Мир людей превращался в изнанку,
временное пристанище. Лицевой стороной жизни заявило себя Межмирье. Оно
пустило в ход все резервы обаяния, все запрещенные приемы. Как