"Алан Кубатиев. Деревяный и бронзовый Данте (фрагменты)" - читать интересную книгу автора

Я продиктовал.
"Партстаж?"
"Нету", - признался я.
Анатолий Васильевич с недоверием поглядел на мою тогда черную бороду.
"Комсомолец?.."
"Нет уже", - вторично признался я ("Как зовут?" - "Элене-Катерине..." -
"Девица?" - "Нет уже...").
"Ай-ай-ай, - помотал он головой. - Ну как же так?.. А мне сказали!.."
Я сам огорчился, хотя и не очень.
"Ну и ладно, - в очередной раз решил он. - Все равно езжай, найди пару
хороших рекомендаций и готовься - будешь в партии. С кандидатством тоже
быстренько решим".
Я поехал домой. Признаюсь - размяк. Даже выписал впервые в жизни газету
"Правда", чтобы разобраться, за что и с кем надо бороться. Правда, всего на
полгода. Одновременно я заподозрил, что все-таки совершаю ошибку. Но -
"судьба Евгения хранила". Никулькова утопили в грязи, и все завершилось само
собой. Сейчас его именем, кажется, названа улица в Новосибирске. Как это
утешает.

Мне тоже стало не до литературы. То, что случилось со мной, происходит
со многими, но я надломился. Очень уж всё было неожиданно - как падение ножа
гильотины. Зря, конечно. Зря еще и то, что я решил - все написанное было
ложью.

Москва, улица Горького, ныне Тверская. Две совершенно роскошные тетки
помогают изысканно одетому Сергею Мартинсону вылезти из машины и войти в
тогда еще не сгоревший ресторан Дома актера, а он громким тенором
возглашает: "Когда я разводился в первый раз, я переживал целых сорок восемь
часов!.. Когда я разводился во второй, то ужасно сожалел об этих сорока
восьми часах!.."

Рукописи были изорваны и сожжены - все, кроме двух, уцелевших случайно.
Сожжено было несколько начатых вещей, наброски исторического романа о
Каролине и Николае Павловых, куча переводов из Шелли и Киплинга, много
другого всякого, чего и не вспомню. На пустыре за лесом пылал туго набитый
бумажный мешок, залитый оставшимся от ремонта бензином, перемешанным с
краской. Огонь сам умер только тогда, когда не осталось ни клочка исписанной
бумаги.
Кроме рукописей, сгорело что-то такое, что и посейчас не восстановилось
до конца.
Я замолчал. Я замер. Я замерз.

Как у Лазарчука. "И тогда я сказал: "Я там умер".

Многие из моих соратников восхитительно умеют перекачивать свою
биографию в фантастическую прозу. Кому-то это удается, кому-то нет,
облагородить бытие через литературу - задача сложная. Для бытия, разумеется.
Одно из замечательных произведений русской фантастики последних лет
создано человеком, пережившим все описанное за пределами фантастики: там