"Алан Кубатиев. Деревяный и бронзовый Данте (фрагменты)" - читать интересную книгу автора

солженицынского толка, отец не любил рассказывать о своих метаниях и уходах
от ареста, дед Иван уцелел, потому что прятался то в степи, то в горах, и
Снегов оказался, по сути, первым в этом ряду.
Но именно это меня очень мало в нем интересовало. Вернее, интересовало
потому, что мне он показался в высшей степени несломленным человеком. Он был
чудовищно начитан. Великолепно знал русскую философию двадцатого века, тогда
потаенную, цитировал мне кусками молодого Лосева, Франка, Лосского... Многие
имена и названия впервые я услышал от него.
Перед каким-то из занятий семинара я сидел в одной из гостиных
дубултовского ДТ. Окно в ней было во всю стену, и Рижский залив с куском
берега был оправлен в эту раму. Мне приходилось раньше бывать на Балтике, но
летом; зимнего моря я не видел никогда.
По серой неподвижной глади переносились медленные дымные столбы. Танец
призраков. Прогулки духов. Для меня, человека степного и горного, это было
невероятно, гипнотично и ошеломительно. Да и море я видел впервые - не
считать же морем Обское водохранилище или Иссык-Куль.
За спиной раздался голос:
"Что, любуетесь?.."
"Признаюсь, Сергей Алексаныч, - отвечал я. - Оторваться не могу".
Он опять усмехнулся и поинтересовался:
"Вы океана не видели?"
"Что вы, откуда..."
"Ну тогда понятно, почему вам так нравится эта рижская лужа... Бог с
вами".
Теперь я уже видел два океана, Атлантику и Тихий. Остались Индийский и
Ледовитый. И все равно ярче всего и блаженнее помню эту серую зимнюю Балтику
со свернувшимися на припае лебедями...
Мы говорили о многом, и эти три встречи дали мне многое. Друзьями мы не
были - ему ближе были Гена Прашке-вич, Стругацкие, Бэла Григорьевна Клюева,
однако... Что-то во мне он оценил, что-то признавал, но пару неожиданных
тычков я от него все же огреб. Он с той же усмешечкой рассказывал, как Лев
Гумилев вызвал его на дуэль. Дуэль в лагере? - поразился я. Представьте
себе, сказал он. А из-за чего? У нас был поэтический турнир, сказал Сергей
Александрович. И моему стихотворению жюри присудило первое место. А Лев
Николаевич воспротивился, потому что считал, что его стихотворение лучше. Мы
поссорились, и дело дошло до вызова, и были мы очень близко к реальному
поединку по всем правилам дуэльного кодекса...
Он прочитан нам оба стихотворения - и свое, и Гумилева, - а я записал
их тогда на свой диктофон и не перенес потом на бумагу... А мой приятель по
ошибке записал на эту кассету на одолженном ему моем "Сони Пэрлкордер"
интервью с академиком Сахаровым. Вот так. Такие у нас переплетения. Если
гумилевское есть еще надежда отыскать - где-то издана подборка его стихов, -
то снеговское... С нами тогда был Слава Логинов. Может, его могучая память
удержала что-нибудь?
Еще одна настоящая боль - это Наташа Райс, найденная на одной из этих
дубултовок, недолго светившая и потерянная опять-таки навсегда. Она была
по-настоящему талантлива, добра и честна, у нее было поразительное, немного
хармсовское чувство юмора; она выходила в какие-то неведомые измерения, но
ее сглодала одна из самых мучительных форм рака...
Лариса Теодоровна Исарова*, побывшая в моем мире дольше, но тоже