"Андрей Кучаев. Sex Around The Clock. Секс вокруг часов" - читать интересную книгу автора

этот крест и был для него его тайным, мучительным, единственным счастьем.
Кроме...

Вот об этом "кроме" наш рассказ: о любви. И о "сексе". Чувственной
стороне любви.
И еще - об изнанке "секса".

Поначалу он перепутал направление вектора любви. Он считал любовь
однородной и слепой. Главное, ее нужно было обязательно к кому-нибудь
испытывать - сердце, не наполненное любовью, пусто, напрасно бьется. Музыка
начинала чахнуть в нем без любви. То есть он допускал музыку, рожденную
одиночеством, но это одиночество должно было быть разлукой. Надо потерять
любовь, жестоко и безвозвратно, тогда придет боль, окрашенная памятью о
любви. Он торопился и попытался влюбиться в сестру. Но сестра оказалась
слишком близкой, в ней не было чуждости, точнее - "чужести". Как в вещах,
которые они носили до поры одинаковые, так что менялись или путали и
ругались из-за них - в них не было тайны "разности". "Разность", "чужесть" -
это и есть главный, роковой признак пола.
Вот если бы расстаться с сестрой и встретить ее взрослой и печальной!
Такую бы ее он любил. А к вещам прикасался бы благоговейно.
Надо сказать, нежность неразделенной любви сохранил он к сестре на всю
жизнь. Это помогло ему потом, и не раз: во льду одиночества она всегда
вытаивала для него лунку. Он тянулся к ее красоте, хотел видеть в ней
собирательный образ женщины. Но всегда его ждало "очаровательное
разочарование"! Слишком она была родной, своей, продолжением его. А к себе
он относился суховато. Трезво. Можно предположить, что люди незаурядные,
большие (не хочется часто произносить эпитет "великие") относятся к себе
так, словно боятся тратить на себя драгоценный жар сердца, назначение
которого - любовь: к Богу или Природе. Небесам. Художник бережет и любит
краски и кисть, но понимает, что они - только средства, материя, вещи...
Мертвые вещи. Жив лишь художник и та его часть, что он вложил в творение.
Недосуг относиться к себе - кисти - с повышенным вниманием. Вот откуда
порывистость Маэстро, доходящая до абсурда: он не замечал, что ест, минуты
лишней не сидел за столом, в гамаке, без дела. Карты, игры, зевающий без
дела меланхолик - нет ничего дальше от образа Маэстро. Нет ничего
немыслимей. Несоединимые вещи: вялая праздность, азарт служения пустому - и
напряженный, всегда отданный внутренней работе, сухой и порывастый Жданович.
Если он следил за чем-то обыденным, то с тем же пылом превращал это суетное
занятие в серьезный долг, выполняемый в паузе, потому что пауза в жизни и в
музыке - часть Звука, Звучания, Музыки и требует всей серьезности отношения.
Также относился к отдыху, лечению, забавам-скерцо!
Какие-то хрустальные отзвуки подобного чувства он испытал к Герде,
вообразив себя Каем. "Снежная Королева" - так он назвал несколько криво
исписанных страниц нотными знаками. Но запись показала, что горяча и удачна
только тема самой Снежной Королевы. Он ночами долго лежал с этой музыкальной
фразой из четырех нот: фа, соль, ми, до, заставляя ее звучать, эту фразу,
украшая ее вариациями, пока не засыпал. Никаких иллюстраций к детским
книжкам, никаких "сю-сю", вроде "Пети и волка" он не признавал и позже. Он
использует найденную музыкальную фразу в опере о вероломной женщине,
погубившей и себя, и любовника. Натолкнула на "роковой" сюжет, (вообще-то