"Андрей Кучаев. Sex Around The Clock. Секс вокруг часов" - читать интересную книгу автора

Так вышло, что он со своей гениальностью был замечен другими великими
или просто крупными творческими личностями, среди которых были и не чуждые
поэзии. Но он долгое время поэзии не признавал - там, по его мнению, было
много пропусков и совсем отсутствовал милый сердцу новояз. А как прелестно
звучал новояз в переводе на музыку, когда музыкальная задача требовала
иронической краски, на грани насмешки над общественным вкусом, обществом,
общественной моралью! Позже он обнаружил и такие стихи - издевательские в
своей казенной невинности - у того же Саши Черного.
Слово - синкретический знак. Сумма слов - набор синкретических
импульсов. Промежутки между ними не заполнены. Их-то и заполняет музыка.
Дмитрий Быков в рассуждении о побудительных мотивах творчества Пастернака
пишет, что Пастернак шел от музыки к слову, противопоставляя Бориса
Леонидовича Осипу Мандельштаму, который шел от слова к музыке. Разумеется,
это неверно, но если нет ничего кроме музыки, то движение в поэзии может
быть только от слова - к музыке! - но и тогда цель не бывает достигнута:
музыка мира не возникает. Хотя случайные попадания возможны. Музыка -
абсолютное искусство. Как скульптура.
Главное - нигде нет пересечения! Текст нигде не пересекается с музыкой.
Когда он находил в этом главном пункте понимание, он успокаивался, - здесь
он готов был заключать союзы. В том числе с поэтами, авторами текстов. Он,
как Малер, писал симфонические поэмы, даже симфонии, сопрягая их с текстами.
Он очень рано попробовал сам соединить - во Второй - показалось нарочито,
литературно. Опыт был принят, и он больше не пробовал до поздних вещей.
Когда он хотел не только выразить, но и прокричать.
Тексты носили в его опусах, как и у Малера, прикладной характер.
Скажем, как в "Песнях о Земле" китайские старые стихи срастаются с музыкой
только там, где они до наивности непонятны европейцу. Если взять "Песни об
умерших детях" - магия названия завораживает, а текст на немецком
раздражает. Но тенор на фоне струнных и деревянных спасает положение. "Песни
странствующего подмастерья" - тайна из тайн, которую гений любил, как мы
любим "Футбольный марш".
Тексты у Ждановича нигде не пересекались с музыкой и, тем более, не
дополняли друг друга. Они даже уводили от основной задачи! Это нужно было
только для того, чтобы музыка еще более обособилась. Вот земные чувства -
они в словах. Вот небесные - они поднялись из огорода глупой моркови слов и
умчались в небо.
Тексты всегда носят служебный характер. Как Евангелие.
Рассудите сами: Евангелие не требовало перевода в музыкальный ряд. То,
что великие предшественники называли духовной музыкой, например, "Страсти по
Матфею" Генделя, на самом деле было путешествием в иной мир, но уж никак не
иллюстрация к какой-нибудь заповеди или своду их. Думать иначе, хуже того -
действовать - означало кощунствовать. Более того - хулиганить, глумиться, не
понимая. "Иисус Христос - суперстар", например.
Лучшие стихи, он считал, остаются в смыслах, никто не слышал, чтобы они
звучали, как музыка! Петь их - для гения означает то, что для нас - читать
наизусть. Делиться впечатлением. Отделенное от смысла пение - глупость. Как
колоратура. Скажем, "Соловей" Алябьева.
Шутить, проказничать и хулиганить даже он уходил в свой космос,
результаты можно было без страха предъявить публике - она слышала свое.
Ровно настолько постигая ей вручаемое, насколько он планировал. Писал для