"Андрей Кучаев. Sex Around The Clock. Секс вокруг часов" - читать интересную книгу автора

себя, но хватало и тем, кто умел слушать. Многие, особенно теоретики,
историки, "умники" слышали примерно четверть. Если домысливали остальное в
правильном направлении, их он использовал как переводчиков. Они почитали за
честь. Все знать не мог никто, не должен был знать и не знал.
"Слышу!" "Чувствую!" "Понимаю!". Он отвечал: "Спасибо, спасибо,
спасибо!"
Вообще, он очень рано понял, что другие-то как раз почти ничего не
понимают в волшебном языке музыки, а лишь делают вид. Или понимают его после
упрощения, сведения к чувственной азбуке, из которой не составляются ни
оттенки, ни полутона. Он часто пользовался этим в своих сочинениях для
крамольных реплик или целых памфлетов, как писатели пользуются шифровками
"между строк". С той только разницей, что он мог на своем языке говорить
прямо, не таясь - никто не был в состоянии взять его за руку, а кто мог бы -
не взял бы ни за что - это были свои, посвященные. Вот и летели порой в зал
прямые обвинения, насмешки, изощренный вызов невежеству толпы, а толпа
вставала и аплодировала. Ему порой бывало неловко, но никогда - стыдно.
Чаще - уморительно смешно. Но с годами это ушло. Он стал строже, проще,
больше стал походить на монаха. Это уже после всех встрясок, которые
"устроила" ему жизнь.
Первые потрясения испытал он от своего целомудрия, которое являлось
неотъемлемой частью рано испытанной потребности не засорять душу никакой
грязью. Раз душа - рабочий инструмент, она должна содержаться в стерильной
чистоте. Воспитанную в такой строгости душу можно погружать в любую грязь
жизни - она не запачкается, к ней уже не пристанет, а опыт погружения будет
переплавлен в оплакивание участи тех, кто беззащитен перед тяжелой мерзостью
Бытия. Превращен в суровый приговор носителям этой мерзости, палачам - не
жертвам. Но, Ради Бога, без риторики, дидактики, которым место в новоязе, а
не в храме, где куется оружие и звучат молитвы.
Долой, кстати, выспренность, раз пишешь о таком человеке, как Владислав
Жданович.
Все сказанное не означает, что от Владислава (ударение на втором
слоге, - на "и") укрылось чувственное начало, которое гнет ось мира не
слабее, чем ее вертит мускул Духа. Боже, как пригодился в минуты искушения
ему не экстаз Святого Антония, а юмор Зощенко! Склонность к высмеиванию себя
самого, стоящего с расстегнутыми штанами перед опереточной самкой: "Иначе!"
"Это, но иначе!" - шептал он, потирая сухие крепкие ладони и улыбаясь прямо
в небеса! Никаких глаз, опущенных стыдливо долу!
Его мир позволял находить рецепты: влюбиться в госпожу Самари, найти ее
в подпольном борделе, спеть ей канкан, куплеты вроде: "Я матчиш танцевала с
одним нахалом..." - и удрать к нотному листу. Пасть так, чтобы и не
заметить! Закалиться и пасть, чтобы выскользнуть, не измаравшись.
Его незаурядные друзья были скроены по той же мерке, так что рецепты
вырабатывались негласно и вместе, подруги роем вились той же породы -
блестящие бабочки и эфирные мотыльки, умевшие распалять желание, но умевшие
и поднять себя и партнера до белоснежного мимолетного романа, от которого
всегда можно отречься, сославшись на ходульность процедуры дарения белых
орхидей, а "белых лилий" - и подавно.
Конечно, "Дело корнета Елагина" ставило предел легкомыслию, но у всех у
них были слишком высоки главные задачи, чтобы ломать голову по пустякам на
пути к достижению намеченных вершин.