"Лев Куклин. Повесть и рассказы из сборника "Современная эротическая проза""" - читать интересную книгу автора

учительницы-пенсионерки, Глаша-повариха была для нас главным лицом: она нас
кормила. Все остальное пионерское начальство - от старшей воспитательницы до
младших пионервожатых - тоже составляли женщины. Единственным исключением
являлся одноногий возчик и лагерный конюх Егорыч, инвалид еще первой
империалистической войны, ловко управлявшийся со своими гужевыми
обязанностями на своей деревяшке. По слухам, с ним "жила" повариха тетя
Клаша, женщина тоже далеко за пятьдесят, но это нас, как вы сами понимаете,
не касалось, а больше мужским духом в лагере и не пахло...
Помещалась Глаша-повариха со своей напарницей, женщиной невидной и
тихой, тоже, кстати, бесконвойной, там же, где и столовая, в крохотной
комнатенке за кухней. Раньше это, видимо, был склад или нечто в этом роде:
на окне сохранилась железная решетка.
Несколько раз я там бывал, принося свое нехитрое бельишко: за небольшую
плату Глаша кое-кому постирывала. В комнатке было всегда жарко, потому что
одной своей стеной она примыкала чуть ли не вплотную к огромной, вечно
топящейся плите. В комнатке была одна широкая кровать, вернее - деревянный
топчан на козлах, столик, приткнувшийся к окну, с висевшей на нем вместо
занавески наволочкой и два табурета. На стене красовалось еще зеркальце с
облупленной по краям фольгой в раме из голубых бумажных фестонов - и все.
Своим торцом столовая выходила на лагерную линейку, где сколочена была
трибунка и высилась мачта с красным флагом, поднимавшимся каждое утро под
хриплые захлебывающиеся звуки горна. Площадка перед трибункой была выбита до
белизны, и вообще внутри лагерного периметра находилась своеобразная
микропустыня - ни деревца, ни кустика.
Время от времени мы сталкивались с Глафирой, звали друг друга по
именам, обменивались несколькими словами, но разница в возрасте была,
понятно, очень ощутимой, и если бы кто-нибудь спросил меня: нравится ли мне
Глаша, - я не смог бы вразумительно ответить на такой вопрос.
...В начале второй смены установились жаркие июльские дни. Да и тихие
белые северные ночи тоже не приносили прохлады. Пионервожатым было разрешено
купаться и после отбоя, когда мы укладывали малышей. Разумеется, мы
пользовались этим разрешением вовсю, и иногда отправлялись купаться в
полночь, когда низкое, не раскаленное, а красноватое солнце не заходило
совсем, а только краем касалось вершин окружающего леса... И вот в эти
томительные белесые и бессонные ночи, встречая вдруг Глашу, я с какой-то
тревогой ощутил, что она взглядывает на меня как-то по-другому,
по-особенному, без привычной смешливости и легкости.
Она пыталась со мной заговорить, но я всякий раз ускользал, и из этого
ничего не получалось. До одного случая...
Как-то однажды я сидел за столом в своем корпусе и рисовал обширный
заголовок для лагерной стенгазеты. Весь лагерь, - от младших до старших -
отправился на сеноуборку. Это было взаимовыгодное дело: мы помогали ближнему
колхозу в посильных работах, а он подкидывал немного продуктов.
Лагерь был совершенно безлюдным, отбыл даже Егорыч, увозя на своей
кобылке два бака - с борщом и кашей.
Но мне было поручено непременно сделать газету к возвращению героев
трудового фронта, и я старательно, по трафарету, выводил на огромном
ватманском рулоне большие киноварные буквы. Ватман похрустывал, как
накрахмаленный. В бараке было довольно прохладно, и высовываться в
раскаленный полдень совершенно не хотелось.