"Лев Куклин. Повесть и рассказы из сборника "Современная эротическая проза""" - читать интересную книгу автораучительницы-пенсионерки, Глаша-повариха была для нас главным лицом: она нас
кормила. Все остальное пионерское начальство - от старшей воспитательницы до младших пионервожатых - тоже составляли женщины. Единственным исключением являлся одноногий возчик и лагерный конюх Егорыч, инвалид еще первой империалистической войны, ловко управлявшийся со своими гужевыми обязанностями на своей деревяшке. По слухам, с ним "жила" повариха тетя Клаша, женщина тоже далеко за пятьдесят, но это нас, как вы сами понимаете, не касалось, а больше мужским духом в лагере и не пахло... Помещалась Глаша-повариха со своей напарницей, женщиной невидной и тихой, тоже, кстати, бесконвойной, там же, где и столовая, в крохотной комнатенке за кухней. Раньше это, видимо, был склад или нечто в этом роде: на окне сохранилась железная решетка. Несколько раз я там бывал, принося свое нехитрое бельишко: за небольшую плату Глаша кое-кому постирывала. В комнатке было всегда жарко, потому что одной своей стеной она примыкала чуть ли не вплотную к огромной, вечно топящейся плите. В комнатке была одна широкая кровать, вернее - деревянный топчан на козлах, столик, приткнувшийся к окну, с висевшей на нем вместо занавески наволочкой и два табурета. На стене красовалось еще зеркальце с облупленной по краям фольгой в раме из голубых бумажных фестонов - и все. Своим торцом столовая выходила на лагерную линейку, где сколочена была трибунка и высилась мачта с красным флагом, поднимавшимся каждое утро под хриплые захлебывающиеся звуки горна. Площадка перед трибункой была выбита до белизны, и вообще внутри лагерного периметра находилась своеобразная микропустыня - ни деревца, ни кустика. Время от времени мы сталкивались с Глафирой, звали друг друга по понятно, очень ощутимой, и если бы кто-нибудь спросил меня: нравится ли мне Глаша, - я не смог бы вразумительно ответить на такой вопрос. ...В начале второй смены установились жаркие июльские дни. Да и тихие белые северные ночи тоже не приносили прохлады. Пионервожатым было разрешено купаться и после отбоя, когда мы укладывали малышей. Разумеется, мы пользовались этим разрешением вовсю, и иногда отправлялись купаться в полночь, когда низкое, не раскаленное, а красноватое солнце не заходило совсем, а только краем касалось вершин окружающего леса... И вот в эти томительные белесые и бессонные ночи, встречая вдруг Глашу, я с какой-то тревогой ощутил, что она взглядывает на меня как-то по-другому, по-особенному, без привычной смешливости и легкости. Она пыталась со мной заговорить, но я всякий раз ускользал, и из этого ничего не получалось. До одного случая... Как-то однажды я сидел за столом в своем корпусе и рисовал обширный заголовок для лагерной стенгазеты. Весь лагерь, - от младших до старших - отправился на сеноуборку. Это было взаимовыгодное дело: мы помогали ближнему колхозу в посильных работах, а он подкидывал немного продуктов. Лагерь был совершенно безлюдным, отбыл даже Егорыч, увозя на своей кобылке два бака - с борщом и кашей. Но мне было поручено непременно сделать газету к возвращению героев трудового фронта, и я старательно, по трафарету, выводил на огромном ватманском рулоне большие киноварные буквы. Ватман похрустывал, как накрахмаленный. В бараке было довольно прохладно, и высовываться в раскаленный полдень совершенно не хотелось. |
|
|