"Владимир Кунин. Привал " - читать интересную книгу автора

- Я сказал "спасибо". Простите, что потревожили ночью.
- Пожалуйста, пожалуйста... - растерянно пробормотал Дмоховский. - Я не
спал.

По роскошной старинной мебели конца восемнадцатого века была разбросана
военная форма двух армий середины двадцатого - польской и русской.
Заношенный польский мундир с капитанскими погонами тускло посверкивал
советскими и польскими орденами. На русской гимнастерке с узкими погонами
медицинской службы вместе с двумя советскими орденами была прикреплена
польская медаль.
Большой туалетный стол с трехстворчатым зеркалом - прекрасной работы
старого мастера - был завален разным чужим дамским брошенным барахлишком -
помадами, пудреницами, кремами. И среди всего этого чужого и покинутого
валялся офицерский ремень Васильевой с небольшим пистолетом в трофейной
кобуре.
Огромный шкаф красного дерева занимал всю стену. Дверцы его были
настежь распахнуты, шкаф был пуст, и только в одном отделении висели
рядышком две шинели - польская и советская. На одной из замысловатых
бронзовых ручек шкафа висел автомат ППШ.
Широченная кровать с затейливыми расписными спинками была застлана
медсанбатовскими простынями с теми же черными печатями ОВС, которыми
штемпелевались все рубашки, кальсоны, постельное белье дивизии. По обе
стороны кровати стояли красивые прикроватные тумбы. На одной из них лежал
пистолет ТТ в расстегнутой кобуре и стояла бутылка коньяка. В пепельнице
дымилась недокуренная папироса. На другой тумбочке возвышалась роскошная
керосиновая лампа с темно-малиновым стеклянным абажуром и торчком стоял
обычный деревянный врачебный стетоскоп.
Лампа причудливо и странно высвечивала мертвую тяжелую люстру на
потолке, темные картины в резных золоченых рамах на стенах, затянутых
шелковым штофом, и свет лампы трижды повторялся в туалетных зеркалах.
Еле прикрытый одеялом, в кровати лежал Анджей Станишевский с закрытыми
глазами. Это его папироса дымилась в пепельнице. Рядом, завернувшись в
одеяло, на подушках сидела и курила Катя Васильева. Она затягивалась
папиросой и говорила, отрешенно глядя прямо перед собой:
-... Он тяжело умирал... Очень тяжело. У него начался перитонит, и мы
ничего не могли сделать. Мы не могли его даже отправить в нормальный тыловой
госпиталь. Он был уже не транспортабелен... А я, стерва, сидела рядом с ним
ночами, глядела на него и все время ловила себя на отвратительной мысли, что
хочу спасти его только для себя! Я, мерзкая баба, не думала ни о его жене,
ни о его детях... Я знала - они в эвакуации, где-то в Узбекистане, под
Ташкентом. Но я жила с ним с начала сорок второго по июль сорок третьего! Я
прошла с ним такое, что никакой жене и в кошмарном сне не приснится!.. У нее
хоть письма от него оставались, фотографии... А у меня что?
Она перегнулась через лежащего Анджея, взяла с его тумбы бутылку с
коньяком и плеснула в свою рюмку до краев.
Поставила бутылку рядом с собой - между керосиновой лампой и
стетоскопом.
Не открывая глаз, Анджей нащупал папиросу в пепельнице, затянулся. Катя
еще плотнее закуталась в одеяло, отхлебнула из рюмки, продолжила глуховато,
глядя в одну точку: