"Александр Куприн. Как я был актером" - читать интересную книгу автора

тротуара, нагревшихся за день, исходит сухой жар. Но на третью шел мелкий,
долгий дождик, и, спасаясь от него под навесами подъездов, я не мог заснуть
до утра. В восемь часов отворили городской сад. Я забрался за кулисы и на
старой занавеси сладко заснул на два часа. И, конечно, попался на глаза
Самойленке, который долго и язвительно внушал мне, что театр - это храм
искусства, а вовсе не дортуар, и не будуар, и не ночлежный дом. Тогда я
опять решился догнать в аллее распорядителя и попросить у него хоть немного
денег, потому что мне негде ночевать.
- Позвольте-с, - развел он руками, - да мне-то какое дело? Вы, кажется,
не малолетний, и я не ваша нянька.
Я промолчал. Он побродил прищуренными глазами по яркому солнечному
песку дорожки и сказал в раздумье:
- Разве... вот что... Хотите, ночуйте в театре? Я говорил об этом
сторожу, но он, дурак, боится.
Я поблагодарил.
- Только один уговор: в театре не курить. Захотите курить - выходите в
сад.
С тех пор у меня был обеспечен ночлег под кровлей. Иногда днем я ходил
за три версты на речку, мыл там в укромном местечке свое белье и сушил его
на ветках прибрежных ветл. Это белье мне было большим подспорьем. Время от
времени я ходил на базар и продавал там рубашку или что-нибудь другое. На
вырученные двадцать - тридцать копеек я бывал сыт два дня. Обстоятельства
принимали явно благоприятный оборот для меня. Однажды мне даже удалось в
добрую минуту выпросить у Валерьянова рубль, и я тотчас же послал Илье
телеграмму:
"Умираю голоду переведи телеграфом С. театр Леонтовичу".


IX


Вторая репетиция была и генеральной. Тут, кстати, мне подвалили еще две
роли: древнего христианского старца и Тигеллина. Я взял их безропотно.
К этой репетиции приехал и наш трагик Тимофеев-Сумской. Это был
плечистый мужчина, вершков четырнадцати ростом, уже немолодой, курчавый,
рыжий, с вывороченными белками глаз, рябой от оспы - настоящий мясник или,
скорее, палач. Голос у него был непомерный, и играл он в старой, воющей
манере:

И диким зверем завывал
Широкоплечий трагик.

Роли своей он не знал совершенно (он играл Нерона) , да и читал ее по
тетрадке с трудом, при помощи сильных старческих очков. Когда ему говорили:
- Вы бы, Федот Памфилыч, хоть немного рольку-то подучили.
Он отвечал низкой октавой:
- Наплевать. Сойдет. Пойду по суфлеру. Не впервой. Публика все равно
ничего не понимает. Публика - дура.
С моим именем у него все выходили нелады, Он никак не мог выговорить -
Тигеллин, а звал меня то Тигелинием, то Тинегилом. Каждый раз, когда его