"Андрей Кураев. Второе пришествие апокрифов " - читать интересную книгу автора

представляется единственно возможным (сам же Дьяченко говорит далее, что это
слово вообще может иметь и другое значение - "призрение", т.е. "смотрение",
также "зависть" или "ненависть"), хотя, положа руку на сердце, такое
толкование представляется более естественным. Правда, лишним аргументом
против такой интерпретации может служить то, что народное поверье говорит
несравнимо чаще (если только я не ошибаюсь, ибо не специалист по фольклору)
о "сглазе" младенца, нежели матери.
Однако если Дьяченко и прав, то отец Андрей Кураев совершенно
справедливо пишет о невыясненности истории многих текстов Требника. Петр
Могила брал их из разных источников. В специальных исследованиях
перечисляются три: а) греческие, б) латинские и в) неизвестного
происхождения (народные в обработке Петра Могилы либо составленные им
самим). Но прекрасно известно, что первые печатные греческие книги
издавались на Западе. Допускаю (но вовсе не уверен), что эта молитва могла
проникнуть в первопечатные греческие требники из каких-то латинских
источников. По поводу же латинских средневековых "заклинательных молитв"
(одна из черт их - подробнейшее перечисление частей тела) уже давно
существует научная (хотя, наверное, и не без конфессиональной
заинтересованности) литература, вскрывающая народно-языческие корни подобных
"молитв" (об этом можно прочесть в главе "Народная магия и церковный ритуал"
в книге А.Я.Гуревича "Средневековый мир и культура безмолвствующего
большинства". - М., 1990, особенно сс.294 и далее, 298 и далее, 302, где
указано и соответствующее немецкое двухтомное исследование: Franz A. Die
kirchlichen Benediktionen im Mittelalter. Bde 1-2. Graz, 1960). Кроме того,
известны и другие сомнительные выражения в Требнике (не случайно именно из
него А.Ф. Лосев в "Диалектике мифа" приводит пример "развертывания мифа из
первичного магического имени" - см.: Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. М.,
1994, с.197). Например, в последней части молитвы Трифону об избавлении
полей от всякой живности есть место, исключенное Петром Могилой (или
известное ему в кратком варианте), но имеющееся в старых греческих печатных
изданиях, как я имел случай убедиться собственными глазами. Этот пассаж о
"неведомом имени" переиздается в наших требниках и, к слову сказать, до сих
пор инкриминируется православным старообрядцами (так что я допускаю, что в
славянских рукописях и у старообрядцев мог сохраниться более древний
вариант). Впрочем, все это не более чем догадки, пока не проведена
соответствующая текстологическая работа над греческими и славянскими
рукописями и нет критических изданий церковных текстов (на тему отсутствия
сколько-нибудь существенного "любопытства" в русской и греческой науке к
истории священных и богослужебных текстов можно было бы написать целую
книгу). Посему я предпочитаю не брать греха на душу, если есть иная
возможность, и остановиться на предложенном переводе и толковании
Могилы/болгарского Требника как согласном со словоупотреблением святых отцов
. По-моему, все же можно говорить решительнее о "зависти", что позволяют как
семантика греческого и славянского слов, так и святоотеческий контекст".
И даже если считать "очеса призора" "дурным глазом", а в "дурном глазе"
видеть колдовство то ведь молитва-то читается над матерью и младенцем,
которыйеще не крещен . И в молитвах крещения и в последующих об этой
опасности уже и речи не идет. Молитва первого дня говорит о том злоключении,
которое может подстерегать некрещеного человека. Но можно ли опасения
дохристианского мира переносить в мир крещеный?