"Андрей Кураев. Второе пришествие апокрифов " - читать интересную книгу автора

эти отроки спасутся, я и в будущей жизни буду молиться о них"[25] .
В книге З. Ждановой о Матроне тот же мотив: "У нее спросили:
Матронушка, как же нам жить? С кем мы теперь останемся, с кем советоваться
будем? Она ответила: После моей смерти таких как я не будет, а вы приходите
на могилку, я там всегда буду и молиться буду за вас. Я буду вас видеть и
слышать, что душе вашей скажу, то и делайте"[26] .
О Пелагии Рязанской пишут то же: "Блаженная Поля нам говорила: Вот вы,
когда на кладбище ко мне придете, меня не слышите, а я-то вас слышу!
Встаньте на коленочки и говорите - когда чего надобно вам, я услышу, помогу.
Буду иметь власть защищать вас на Страшном суде! - В Захарове, - говорит, -
оставляю свою благодать"[27] .
Однако эти более чем очевидные странности не замечаются сегодняшними
монастырскими цензорами. У многих православных издателей, писателей и
книготорговцев мышление устроено вполне по-старообрядчески: верность мелочам
нередко сочетается с самым дремучим догматическим невежеством и с
безоглядным новотворчеством в области вероучения и даже богослужения.
Рождаются совершенно новые богословские системы и ритуалы. Одной из
характернейших черт язычества является своего рода стихийный материализм.
Все бытие объявляется материальным, и даже у Бога появляется тело, у
человеческой души формы, размеры и вес, да и мир "духовный" оказывается
всего лишь миром "тонкой материи". Любой читатель оккультной литературы это
прекрасно знает. Но и в популярных "православных" изданиях сегодня
утверждается, что оконное стекло или салфеточка, накрывающая тарелку с едой,
могут стать неодолимым препятствием для бесов... И порой даже священники
начинают <играться в этот мистический материализм. Задают священнику вопрос:
"Обязательно ли после причастия употреблять запивку?" и слышат в ответ:
"После причастия обязательно надо употреблять запивку, но некоторые старцы
говорят, что духовнобольным (бесноватым) можно немного подождать, ибо враг в
них обжигается от Святыни, а так он прячется в воду и получает через это
облегчение".
На фоне такой богословской новизны самые прооккультные построения свящ.
Павла Флоренского оказываются чем-то гораздо более близким к церковной
традиции. И это очень важно заметить: слишком часто в наших семинариях
говорится о том, что излишняя ученость может завести в ересь, но как-то не
замечается, что в еще большие дебри может завести элементарное богословское
невежество!
Уже на грани XVIII и XIX веков московскому митрополиту Платону
(Левшину) приходилось сетовать на то, что православному богослову очень
непросто полемизировать именно с неумеренными "ревнителями благочестия",
которые всюду видят чудеса, убеждены в богодухновенности каждой строчки,
подписанной авторитетным именем или посвященной святому. Любую церковную
книжку или даже сплетню они склонны воспринимать как прямо глас с Небес. По
горькому признанию митрополита Платона, "Церкви Христовой пастырю и самому
просвещенному невозможно иметь с раскольниками прение и их в заблуждении
убедить. Ибо в прениях с обеих сторон должно быть едино начало или
основание, на котором бы утверждались все доказательства. Но если у одной
стороны начало будет иное, а у другой другое, то согласиться никогда будет
невозможно. Богопросвещенный христианский богослов для утверждения всех
истин веры Христовой не иное признает начало, как едино слово Божие или
писания Ветхого и Нового Завета; а раскольник, кроме сего начала, которое и