"Николай Курочкин. Смерть экзистенциалиста" - читать интересную книгу автора

Тогда Эдик обиделся. Он решил, что раз общество не способно оценить его
дарование, он больше не даст обществу ни секунды своего времени и ни
килограммометра работы.
- Я никому и ничему не врежу, но и пользы от меня ни граммульки не
ждите! Я буду жить в щелях вашей цивилизации, питаясь мусором и крошками,
как живут тараканы. Я вам не мешаю - и вы меня не замайте!
И Таракан Эдик, благо идти им было до города не один километр,
разразился поэтическим монологом, восхваляя свой образ жизни:
- Как это прекрасно - встать на рассвете, умыться холодной водой,
чистой, обжигающей, звонко бьющей сверкающими упругими струями в онемевшие
ладони, умыться и выйти в еще только начинающий просыпаться город! Еще не
звенят будильники. Еще в бледном свете люминесцентных ламп склоняются к
станкам рабочие ночной смены. Еще придирчивые механики не выпустили на линию
поливалки, хлебовозки и почтовые фургоны, и только через час прошипит по
асфальту первый троллейбус.
Тихо в городе. Только птички щебечут. Их, оказывается, много, и они
разные, но только в этот час в косых лучах солнца, встающего со дна
соседнего двора, можно разглядеть их неяркие наряды, и только в этот час они
осмеливаются петь и каркать. Куда они исчезают на день, неизвестно. Это
птички городские, тертые, их и с милицией не словишь.
Тихо в городе. Тихо и пусто. Как после нейтронной бомбы. И можно смело
идти хоть по середине главной улицы.
А как пусто в этот час в парках и скверах, где скамейки покрыты мутной
пленкой расползшейся по масляной краске росы, а черная земля клумб осыпана
крупными перламутровыми каплями: это тоже роса, ее сбросили, раскрываясь к
солнцу, цветы.
А набережные?! Еще ночной туман стоит над стрежнем, но у берега вода
уже молочная, а дальше к востоку даже розовая и пурпурная вперемешку с
жидким золотом. Песок на пляжах темный от влаги, цвета серого хлеба,
плотный. Чешуйки слюды в нем блещут тусклым, тяжелым валютным блеском,
совсем не тем, легким и стеклянистым, каким они будут радовать детвору в
полдень. Пройти всю набережную вдоль Амура, с запада на восток, и следить,
глядя на воду и небо, за меняющимися каждую секунду красками! И думать, что
ради этого стоило встать ни свет ни заря, и вообще жить стоит, даже если все
непереносимо худо, все не так, и все мерзавцы, жить все же стоит! Хотя бы
только ради безумной роскоши августовских закатов и девичьего румянца
восходов. А?
- Умеешь?
- Умею. Слушай дальше, дорога длинная.
А на кладбище в этот ранний час тихо так, что через полчаса уже не
верится в полумиллионный город, живущий рядом, и не верится в бег времени и
его ценность, этого самого времени. Под бетонными плитами и мраморными
обелисками, под ажурно-коваными крестами и подгнившими дощатыми тумбочками
лежат кости, одетые в давно немодные костюмы. Пройдет сколько-то тысяч дней
- и тебя туда же. И от тебя останутся одни кости, и костюм твой скоро
станет смешон. А что такое несколько тысяч дней, много ли?
Вспомни, что ты делал... скажем, пять тысяч дней назад? Что делал, о
чем думал, о чем мечтал, о чем и мечтать не смел? Ну и где ты теперь? Там,
где думал быть через столько дней? На пути к заветному? Или заплутался в
мелочах жизни и сам не знаешь, куда идешь? И небось думаешь, что вот