"Николай Курочкин. Смерть экзистенциалиста" - читать интересную книгу автора

великой симфонии, мягко говоря, не вполне согласен.
"Руки выдали дирижера", - вяло думал Саломатин. А музыка тоже его не
затронула.
Было без нескольких минут три, когда Саломатин вышел из музыкального
салона. Он полагал пробыть там дольше. До сумерек еще часа четыре. В кино он
не выдержал, сбежал с середины - так ему все, что живет и движется, было
чуждо и оттого мерзко. Он уже там, по ту сторону. Вот в морге он бы с
удовольствием посидел пару часов, а среди живых ему было тошно.
Солнце село, когда он на трамвае доехал до станции Хабаровск-2. Шел
вдоль путей и размышлял о судьбе оставшихся неистраченными тридцати двух
копеек. Теперь они выпадут из денежного обращения, погибнут с ним. Ему было
их жаль.
Но что это? Вместо тихих, безлюдных окраин - рельсы раздваиваются,
ветвятся, огибают какие-то двухэтажные будки без света в окнах... Со всех
сторон носятся куски составов и катящиеся сами собой товарные вагоны, со
всех сторон прожектора, со всех сторон взвизги сирен маневровых тепловозиков
и селекторная ругань! Сортировочная горка. Угораздило же! Он шел по этой
плоской "горке", наверно, с час. Потом пути начали сливаться, сбегаться,
сходиться, потом остались две пары рельсов и он.
Вот вроде подходящее место, и поезд как раз идет. Саломатин пропустил
тепловоз и встал на четвереньки на краю насыпи, отметив, что вовсе не
вспоминает всю свою жизнь и вообще, кроме запаха шлака от насыпи, ничего
особенного не ощущает.
Сейчас рывок - и!..
Сзади, почти над ухом, кто-то загорланил: "Иэхх, дар-ро-ги, пы-ыль да
туу-ман!" Шли, обнявшись, подгулявшие железнодорожники. Саломатин вскочил и,
заложив руки за спину, прошел мимо пьяненьких. Не хватало еще, чтобы в
последнюю секунду эти пьяные хари его "спасли", оттащив за шиворот или за
штаны!
Нет, надо выйти за город. Вышел. Долго не было поездов. Потом почти
подряд три эшелона цистерн в одну сторону и три в другую. А с каждой
цистерны почти до насыпи спускается лестничка. Саломатин вовсе не жаждал,
чтобы такая лестничка, сломав ему пару ребер, откинула его с насыпи. Нет,
ему нужен верняк!
Был даже момент или, вернее, целый период (потому что какой же это
момент - добрых пять минут подряд!), когда он стоял на четвереньках на
склоне насыпи, а мимо, обдавая его теплом и вонью смазки, пролетали составы.
Он стоял, готовый ринуться вперед, и ждал. Но вагоны без лестниц так быстро
сменялись цистернами с лестницами, что соваться вперед не было смысла. Нет,
понял Саломатин, надо найти подъемчик, где они ход сбавляют. Он пошел
вперед, нашел подъемчик, дождался поезда и встал на колени.
Да, действительно, поезд снизил скорость. Сейчас... Но дьявольский
грохот поезда прижал его к земле, расплющил, не давая поднять голову. Каждый
вагон, каждая ось, громыхая на стыке, били его шумом по голове. Поезд
прошел. Он поднялся и понял, что, кажется, струсил.
Ладно же, вот под следующий! Под третий вагон... Нет, под десятый...
Лучше под тринадца... Черт, в поезде оказалось всего двенадцать вагонов! Он
решил, что раз его парализует грохот вагонов, он найдет поворот, где
машинисту его не будет видно, и ляжет на рельсы. Пусть давит тепловоз. Он
лег, но локомотив облил его таким водопадом света прожектора, что Саломатин