"Олег Куваев. Кто-то должен курлыкать" - читать интересную книгу автора

этого человека вспышкой боли и ненависти. Звон и боль у меня появились
недавно. Точно я все чаще стал попадать в окружение изуродованных мною
деревьев, и их слабый биопотенциал, объединившись, давил на мозг, рождая и
звон, и беспричинное чувство страха. За что же мне мстили деревья?
Чтобы отвлечься, я стал думать об этих неизвестных мне поджигателях. Но
получилось еще хуже. То ли радикулит разыгрывался от злобы, то ли злоба
усугублялась радикулитом. Я лежал, вцепившись в мешок, и разговаривал сам с
собой. Аккуратисты! Пепел в своей проклятой машине на сиденье не стряхнут,
газ в своей идиотской квартире выключить не забудут. Наверное, "Литературную
газету" выписывают, над оскудением природы вздыхают, умиляются прелести
травки и русских пейзажей, демонстрируя слайды на домашнем экране. Все это
замыкается на пугающий в своей простоте вопрос: почему мы столь легки на
сочувствие, податливы на "ахи" и столь тяжелы на малое дело? Отчего
большинству легче выступить на пяти собраниях с проповедью любви к природе,
чем посадить или просто сберечь одно дерево? Затраты энергии ведь в том и
другом случае несравнимы. Почему виноват всегда некто абстрактный и "бяка"
живет всегда в другом месте? И кто, в конце концов, я-то сам, как не тот же
лесной инженер, который не любит смотреть, как щепки летят?
Чуть рассветало, я свернул лагерь. Поясница притихла, и хотелось скорее
уйти из мертвого леса. Никогда я не узнаю, где живет, чем занимается тот,
кто его поджег в июне прошлого года. Куда он собирается в будущий отпуск?
Ладно. Будь проклят и живи дальше! Сейчас надо все завершить поскорее,
уяснить, что научный работник я никакой, и пора возвращаться на
производство. Где потише.
...Я всегда гордился своим умением через десятки километров тайги выйти
точно на цель. Но из-за этого звона, жилки проклятой, которая не утихала,
что-то во мне разладилось, я начал сомневаться, даже полез в рюкзак за
компасом. Но тут вдалеке тенькнуло, вроде затрещал мотор, - деревня там.
Я знал, что увижу два-три десятка старых домов, половина из них
заколочены и новых ни одного. Новые - в больших лесорубных поселках, где
кино, школа, магазины и телевизор по вечерам.
На опушке я точно запнулся. Деревня за неширокой кочковатой поймой
открылась вся, сразу. Было ощущение, что когда-то давно дома ее, точно
испуганные девчонки, каждая в своем веселом ужасе, вылетели из леса, не чуя
ног, промчались по лугу к реке и там остановились, рассыпались по берегу.
Так они и стояли, может быть, не одну сотню лет. Состарились и лес и дома.
Но все-таки помнили тот давний день и веселый испуг, ужас и хохот. Сейчас
деревня полыхала рябинами, отблескивала чистыми окнами. Каждый дом стоял
отдельно, каждый перекособочился по-своему, и в этом было свое лукавство.
Где-то вверху на реке неторопливо постукивал лодочный слабый мотор. Он как
бы излагал неторопливую повесть житейских осенних хлопот: "Ничего, дорогой
товарищ, все идет-катится помаленьку, так уж заведено". Я не выдержал и
улыбнулся.
На той стороне реки тоже был лес. Но уже малосильный, не настоящий.
Сквозь него зыбко просвечивали пустоты и угадывалось движение обширных масс
океана. Там были и мои острова с невиданным лесом. Стоило подумать про
острова, как снова вернулась, запрыгала, защелкала жилка.
Когда я подошел к крайней избе, из-за перекособоченного, но в веселой
синей краске крыльца вышла рыжая собака и трижды гавкнула. Но не на меня, а
в избу, вызывая хозяев. После этого собака подошла ко мне, обнюхала колени