"Олег Куваев. Утренние старики" - читать интересную книгу автора

свет звезд... К боку прижалось что-то теплое, и я ощутил под ладонью
лохматый лоб овчарки. Было хорошо жить.
Сын Хокироха, тонкий, нервный, какой-то очень цивилизованный офицер,
рассказывал об осени в охотской тайге, о штормах, накатах - обо всем, что я
так хорошо знал. Происходило как бы смещение времен, путались местности. За
столом царил Хокирох. Разливал водку по стопкам, разрывал ручищами бараньи
ребра и клал их на блюда гостей. Благодушие и твердость шли от него. Сурхак
сидел рядом с ним и смотрел прямо перед собой белыми, немигающими глазами.
Он был слеп, этот старик из долины, и я смутно припомнил о каких-то
легендарных деяниях пограничной молодости Сурхака. Кстати, Сурхак в переводе
означает "красный". Он был слеп, и очень стар, и очень уютен в своем халате
и белой полотняной рубашке с воротом на шнуровке. По-русски Сурхак говорил
очень чисто, но больше молчал. Было приятно смотреть, как он на ощупь берет
кость, предложенную ему Хокирохом, и тщательно обрабатывает ее с помощью
ножа, так что, в конце концов кость становилась полированной. Как и Хокирох,
от водки он отказался, да и остальные просто делали вид, что пьют, потому
что все-таки здесь было четыре тысячи метров... Зато все долго пили чай, а
потом вдруг наступила тишина, и взоры всех обратились на тихого старика
Сурхака, а он все обрабатывал очередную кость, и всем почему-то стало
стыдно, что говорили, шумели и даже выпивали. Сурхак в тишине отложил ножик
и кость, стал шумно прихлебывать чай из пиалки.
- Давай! - громко сказал Хокирох. - Давай ломаем мосол.
Есть такой местный спорт - ломать берцовую кость только что съеденного
барана. Хокирох громко сказал что-то на родном языке, сын его взял кость,
помял ее больше для вида и, рассмеявшись, отложил, потряс покрасневшие
ладони. Меднолицый, атлетического сложения начальник заставы долго заставил
себя упрашивать. Наконец он взял кость. Я видел, как под рубашкой у него
вздулись мускулы и кость медленно, но ощутимо прогнулась. Толик сделал вдох,
и красивое лицо его, правильное лицо атлета, налилось кровью. Все затаили
дыхание, и был миг, когда кость чуть не сломалась. Но не сломалась.
- Нет, - еле выдохнул Толик. - Не смогу... Хокирох взял кость, обмотал
ее полотенцем и сел на пол, неловко подогнув больную ногу. Он долго
прилаживал кость и вдруг в воздухе явственно раздалась тревожная дробь
цирковых барабанов. Чудовищные рычаги нажали кость, она поползла - и
раздался приглушенный обмоткой треск.
Дети с обожанием смотрели на Хокироха, а он размотал полотенце, в два
приема высосал мозг из обломков, а обломки кинул в дверной проем. Жена
что-то резко выговаривала ему, может быть, предупреждала, что в один
прекрасный день у старого шута лопнут жилы от непомерной натуги, а Хокирох
сказал:
- А-а, прекрати. Каждый день надо жить как последний.
В это время я увидел, как Сурхак улыбается. Он улыбался насмешливо, как
будто Хокирох показал фокус, давно известный ему, Сурхаку, фокус, который
можно было и не показывать, но вот не сдержался и похвастался Хокирох.
...Из-за праздника я проснулся позднее обычного. На крыльце я увидел
Сурхака. Он сидел, благонравно сложив на коленях руки; в одной руке был
зажат лошадиный повод, а сам Сурхак вслушивался в дневные шумы заставы, шумы
армейской упорядоченной жизни.
- Старый... да, старый, - не оборачиваясь, сказал он. - Но вот сижу
слушаю, вспоминаю, как был молодой...