"Николай Кузьмин. Возмездие " - читать интересную книгу автора

теперь он носил военный френч, краги и красную звезду на командирской
фуражке. На его рабочем столе в театре всегда лежал заряженный маузер.
Собрав актеров императорских театров, он держал перед ними пламенную речь.
Необходимо, призывал он, "произвести денационализацию России и признать
искусство всего земного шара". Истеричный и капризный, он легко впадал в
патетику.
-Мы разовьем ураганный огонь, который будет безжалостно вносить
опустошение в окопы наших противников!
"Неистовый Всеволод", - называл его влюбленно Троцкий. В театре
Мейерхольда председатель Реввоенсовета любил выходить на сцену в шинели,
сапогах и фуражке. Он подолгу рассуждал о "важности текущего момента".
-Революция дает возможность человечеству проверить на живом теле России
главные идеи, которые вот уже сто лет питают европейскую, революционную
мысль... Мы разрушители! Скорее можно пожалеть о сорвавшейся гайке, нежели о
каком-то Василии Блаженном. Стоит ли, товарищи, заботиться о мертвых!
При этом Троцкий почему-то неистово грозил кулаком притихшим ложам.
Громадный резонанс вызвала постановка Мейерхольдом пьесы "Земля дыбом".
Протестовала даже Крупская. С жалобой к наркому Луначарскому обратилась
известная деятельница Е. Малиновская:
"... гр. Мейерхольд представляется мне психически ненормальным
существом... Живая курица на сцене, оправление естественных потребностей,
"туалет" императора... Дом умалишенных! Мозги дыбом!"
Не вынес безобразий на русской сцене и К.С. Станиславский. Он гневно
высказался о театральном хамстве "подозрительных брюнетов". Великий режиссер
писал:
"Многие из новых театров Москвы относятся не к русской природе и
никогда не свяжутся с нею, а останутся лишь наростом на ее теле... "Левые"
сценические течения основаны на теориях иностранного происхождения...
Большинство театров и их деятелей - не русские люди, не имеющие в своей душе
зерен русской творческой культуры!"
В ответ на критику взбешенный Мейерхольд объявил, что посвящает этот
необычный спектакль "великому революционеру Троцкому". Недовольные и
возмущенные невольно прикусили языки: если смертью карался всего лишь косой
взгляд в сторону еврея, то какая же месть ожидала хулителей "самого из
самых", "величайшего из великих"?
А новаторы-авангардисты шли все дальше, дальше, дальше. Немало шуму
наделала постановка "Капитанской дочки". На этот раз сценическое прочтение
пушкинской прозы осуществил некто Виктор Шкловский, пузатенький коротышка,
нахально лезущий в "учителя жизни". Зрителей, собравшихся на премьеру,
поразили лозунги, украсившие зал: "Искусство - опиум народа!", "Вся мудрость
мира - в молотке!" и т.п. Бессмертную повесть нашего национального гения
Шкловский прочитал весьма своеобразно: Савельича он сделал сподвижником
Пугачева, а Гринева заставил служить писарем при Савельиче. В финале
спектакля освобожденный Гринев залихватски, под "семь сорок", отплясывает на
трупе ненавистного Савельича!
Творческий зуд вдруг ощутил известнейший в те дни палач с Лубянки М.
Лацис. Этот неистовый расстрелыцик быстренько сварганил примитивное действо
в пяти актах и семи картинах. Назвал он свое произведение "Последний бой". С
положенным подобострастием Мейерхольд принял это сочинение для постановки.
Одна беда возникла: зрители не хотели идти на сочинение кровавого палача. Из