"Анатолий Кузнецов. Огонь" - читать интересную книгу автора

Снежная равнина тянулась до горизонта, по ней шагали опоры
высоковольтной линии. Одноколейка порой ныряла в такие сугробы, что они
достигали окон, и трамвай шёл, как по тоннелю.
Голоса вокруг гипнотически зудели, равномерное попрыгивание колёс по
стыкам убаюкивало, а дырка, которую Павел продышал, моментально покрылась
тонкими узорами, похожими на листья ископаемых папоротников.
Павел прикрыл глаза - и снова нахлынуло...

- Вы тёмные, жалкие, беспросветные люди! Ослы! Человек, не понимающий
новейших стихов и музыки, не может считаться полноценным человеком, ибо он
невежда! Если ты говоришь: "Не понимаю", - то только из-за твоего
невежества, необразованности и духовной лени, да, духовной лени!
- Было бы чего понимать! Кривлянье!
- Мальчики, мальчики! Я понимаю, когда в музыке красота, душа, мелодия.
Моцарт, Бах, Чайковский - я это понимаю. Но то, что мы сейчас слышали, - это
же ужас!
- Правильно! С жиру бесятся. Уродство!
- Когда Бизе написал "Кармен", она провалилась, все говорили:
"Уродство!" Когда появился Скрябин, кричали, что это конец музыки. Джаз был
воспринят многими как ужасная, уродливая "музыка толстых", по определению
Горького.
- Всё равно джаз - у-род-ство!
- Нет, неверно, надо разделять: смотря какой джаз.
- Вон Федька не любит джаз. Федька, что ты всё молчишь? Скажи веское
слово: ты любишь джаз?
- Да ну... Пускай. Бывает ничего себе... Я вообще песни люблю.
- Дайте слово Пашке.
- Товарищи! Я согласен с Витькой. Мы все дико некультурны. Я думаю, что
для того, чтоб отвергать, надо сперва знать.
- Правильно! Правильно!
- Товарищи, товарищи! Дайте докончить... Черти, кто поджёг покрывало?!
Гасите скорее!... Я говорю: а почему обязательно надо противопоставлять?
Народные песни прекрасны. Симфония, и симфоджаз, и джаз - у меня один
критерий: чтобы это было талантливо!
- Это всеядность, плюгавая бесхребетность, вот что я вам скажу,
мальчики. И вообще выше Чайковского нет никого!
- Нет, Пашка прав, а ты, старушка, ослица. И все вы ослы, вы мне
надоели. Уши длинные, а не слышите. Я выключаю. Хватит метать бисер.
- Слышь, а как я тебе врежу! Так сказать, по нашему, по-простому. С
позиций упомянутого осла!
- Тише, тише! Ну, Бетховен, ну, Шостакович, пущай. А в рыло-то зачем?
Поставь, будь друг, Бунчикова, где он тут у тебя? Или Шульженко.
"Это поразительно, - думал Павел, - какие мы уже тогда были разные.
Чертовски интересно, кто же куда за эти годы ушёл. Следы можно разыскать,
узнать. Наибольшая вероятность встретить Фёдора Иванова, а он, может, знает
об остальных..."
Пошевелив локтями, он ощутил достаточное пространство, чтобы достать из
одного кармана записную книжку, а из другого ручку, и принялся суммировать в
сжатую схему основные черты участников споров в "гнезде".
К очерку это не имело никакого отношения, но было нужно лично ему