"Сельма Лагерлеф. Перстень Левеншельдов " - читать интересную книгу автора

оставалось, как повиноваться этому наказу. Послушалась его и она, жена
Гатенйельма. Были собраны самые гибкие ореховые прутья и самые здоровенные
можжевеловые палицы, и работник из Онсалы поплыл с ними в море.
Тут пастор сделал столь явную попытку прервать своего собеседника, что
ротмистр наконец заметил его нетерпение.
- Знаю, о чем вы думаете, брат мой,- молвил он,- то же думал и я,
услыхав за обедом эту историю, но сейчас, во всяком случае, попрошу вас,
достопочтенный брат мой, выслушать меня до конца. Итак, я хотел сказать, что
этот работник из Онсалы, должно быть, был человек бесстрашный, да к тому же
весьма преданный своему покойному хозяину. Иначе он вряд ли отважился бы
выполнить такой наказ. Когда он подплыл ближе к месту погребения
Гатенйельма, шхеру пирата захлестывали такие высокие волны, будто
разыгралась страшная буря, а бряцание оружия и шум битвы слышны были далеко
вокруг. Однако работник подошел на веслах как можно ближе, и ему удалось
забросить на шхеру и можжевеловые палицы и охапки прутьев. Несколько быстрых
ударов веслами - и он удалился от страшного места.
- Высокочтимый брат мой...- начал было пастор, но ротмистр был
непоколебим.
- Однако дальше плыть он не стал, а перестал грести, решив поглядеть,
не случится ли что-нибудь примечательное. И ждать ему понапрасну не
пришлось. Ибо над шхерой вздыбилась вдруг до облаков морская пена, шум
сменился страшным грохотом, точно на поле битвы, и ужасающие стоны
разнеслись над морем. Так продолжалось некоторое время, но с убывающей
силой, а под конец волны и вовсе прекратили брать штурмом Гатенйельмову
могилу. Вскоре здесь стало так же тихо и спокойно, как и на всякой другой
шхере. Работник поднял было весла, чтобы отправиться в обратный путь, но в
тот же миг к нему воззвал громовой и торжествующий голос:
"Ступай в усадьбу Гата в Онсале, поклонись моей жене и передай: живой
ли, мертвый ли, Лассе Гатенйельм всегда побеждает своих врагов!"
Опустив голову, пастор слушал рассказ. Теперь, когда история подошла к
концу, он поднял голову и вопрошающе взглянул на ротмистра.
- Когда гувернер произнес эти последние слова,- продолжал ротмистр,- я
заметил, что сыновья мои сочувствуют этому презренному негодяю Гатенйельму и
что им по душе пришелся рассказ о его удали. Поэтому я и поспешил заметить -
дескать, история эта придумана складно, но что все это вряд ли нечто
большее, нежели обыкновеннейшая небылица. Ибо если,- сказал я,- такой грубый
пират, как Гатенйельм, в силах был постоять за себя даже после смерти, то
как же объяснить, что мой отец, столь же отчаянный рубака, как и Гатенйельм,
но не в пример ему добрый и честный человек, допустил вора проникнуть в
гробницу и похитить у него самое драгоценное его достояние? А у него не было
силы воспрепятствовать этому или по крайней мере хоть потом нанести
виновному афронт.
При этих словах пастор поднялся с не свойственным ему проворством.
- И я держусь того же мнения! - воскликнул он.
- Послушайте, однако, что случилось дальше - продолжал ротмистр.- Не
успел я выговорить эти слова, как за спинкой моего кресла послышались
громкие вздохи. И вздохи эти столь походили на те, которые испускал, бывало,
мой покойный отец, когда его терзали старческие немощи, что мне показалось,
будто он стоит у меня за спиной. И я вскочил с места. Разумеется, никого и
ничего я не увидел, но был убежден, что слышал моего отца. Мне не захотелось