"Алексей Ланкин. Лопатка" - читать интересную книгу автора

ты, скажут, возить снабжение в Анадырь да в Певек. Какая тебе Америка, когда
ты почти гитлеровец?
Однако ничего подобного и тут не сказали, и лет пять, пока не надоело,
ходил Фёдор и на Австралию, и на Мексику, и на Филиппины. В Сан-Франциско
пил даже водку с русскими эмигрантами. Помполит шипел, как змея, но
обошлось.
Потом довелось Фёдору Ильичу побывать и таксистом в Москве, и
милиционером в Барнауле. Водил он и автобус с горки на горку по Владивостоку
- пока брат, сам уже директором на горной фабрике, не сманил его в Сопковое,
поближе к себе. Звал перебираться и совсем на свою фабрику, должность
обещал: вместе дела делать будем! - да Фёдор Ильич на ту Лопатку не
позарился. Слава Богу, насмотрелся кино про море - не хватало ещё до
райцентра паромом добираться.
Получилось, что как в воду глядел. С братом вскоре после того стряслась
беда: посадили. По линии ОБХСС намотали полную десятку - и ладно так, а то
на следствии майор грозился припомнить давнюю историю с секретаршей. Светила
бы тогда Степахе статья потяжелее, на все пятнадцать лет, а то и на высшую
меру. Однако пронесло. Лопатка после того захирела без хозяина, а как
разгулялась по стране перестройка, так фабрику и вовсе закрыли. Не нужна
стала.
Фёдор Ильич, хотя разного повидал, на ту сторону решётки никогда не
заглядывал и даже пустякового привода в милицию не имел. Да и сам в
барнаульские времена был в милиции старшиной, хоть и недолго, и с ментами
всегда ладил. А про себя, самым тайком, думал иногда: вот слово! Жили два
родные брата: один русский, другой немец. Русский думал быть русским для
института и для директорского кресла - ан русской тюрьмы и не обминул. А
немец вписался в немцы больше из озорства - какой он немец, Батырханов! - а
вон как по-немецки аккуратно всё в жизни складывается. Но такие мысли Фёдор
Ильич старался от себя гнать, а уж вслух высказать, даже по пьяному делу -
ни-ни.
Ещё несколько раз срывался Фёдор Ильич с места и, как очумелого, несло
его колесить по всей империи. Это полнозвучное слово запало ему в память, не
то вычитанное из школьного учебника истории, не то обронённое учёным
пассажиром в такси. Присматривался Сегедин к стране, которую перелапал всю
напрощуп от острова Беринга до Калининграда, и укреплялся в том понятии, что
слово верно. В семнадцатом-то году империя не кончилась. Флаги перевесили да
цвета перекрасили, но что в тех флагах?
Империя как стояла, так лишь пошаталась и стот ещё крепче. И даже если ты
посередине Атлантического океана идешь враскоряку по палубе, хватаясь за
леера - то всё равно, покуда вылинявший флаг треплет за кормой, твердь
империи под тобою.
Всякий раз почему-то снова возвращался Сегедин в Сопковое, в мрачные
трущобы над такими красотами, что Сан-Франциско впору - и сам себе не мог
сказать, каким ему тут мёдом намазано. Брат отбывает то в Советской Гавани,
то в Иркутске; невестка зовёт во Владивосток, чтоб племянники почуяли
мужскую руку - а он попадает всё на край земли, где и чайки не кричат. И
тогда думалось под стук поезда либо под гул аэропорта: какой я немец! Немец
- он хозяин, садовод; палку ткнёт в землю - дерево вырастет. Я кочевник. С
одного пастбища на другое, будто отару овец перегоняю.
Но возвращался в Сопковое, всё в ту же сталинку в укрытой от морских