"Алексей Ланкин. Лопатка" - читать интересную книгу автора

перевышла, хотя и оставил её Сегедин очень видной женщиной. А теперь
долгожданный муж вернулся и за две недели двух слов не сказал. То лежит на
диване, то ходит из угла в угол, что твой зверь в клетке.
Федька балагурил, рассказывал анекдоты про президента, который сейчас как
раньше генсек, про каких-то новых русских. Не забывал подливать, но сам пил
умеренно и брата не неволил. А Степану водка вдруг пошла в охотку, чего сам
не ждал, и, хоть и не шутил и не смеялся, но разговорился и он и стал
вспоминать случаи из прежней, директорской жизни. А когда Галка пошла спать
- поцеловала его при шурине, а раньше, наедине, не решалась - совсем
развязался у Сегедина язык. Рассказал он брату обо всём, чего не собирался
открывать никому и никогда: и как в первую ночь после ареста на него надели
юбку, и как жил он на зоне петухом, и как болел туберкулёзом, и как
внутренне переламывался. Фёдор слушал внимательно, то поддакивая, то
вставляя вопрос.
Наутро Степан Ильич уже жалел, что спьяну разоткровенничался с братом,
которого привык считать сопляком и непутёвым. Сорок три года мужику, а ни
жены, ни детей. Не сидел, а хуже бича. Перекати-поле. А получалось, что,
раскрыв брату душу, Степан Ильич попал к нему в зависимость. И чего ради?
Один пьяный базар, и больше ничего.
Но Фёдор не обращал внимания на братнино похмельное раскаяние. На правах
более опытного в нынешней жизни, он как ни в чём ни бывало наставлял его,
как вести себя в Москве, к кому идти, как себя держать. Он как бы оказался
теперь старшим, но ничуть не кичился этим и говорил со Степаном просто, без
гонору. Степану это в глубине души нравилось, и он, хоть и огрызался, сам
про себя удивлённо отмечал, что младшй - единственный из вольных, кто ему не
в тягость.
Фёдор всучил брату пятьсот долларов на дорогу, заверив, что после рейса
денег у него у самого шквал, и тут же научил менять валюту на рубли в
обменном пункте: К мафии и не суйся. Тебе с твоим паспортом сразу новая
статья. А в последний момент, махнув рукою так, будто вбивал несуществующую
шапку в грязный вокзальный пол, Фёдор воскликнул:
- Чего ж я думаю, к едрене матери? В Москве сто лет не бывал. Пойдём
менять твой билет. В СВ поедем.
Неделю шёл поезд до Москвы. Неделю всё вправо и назад, вправо и назад
откручивалась за окном то тайгою, то степью всё одна и та же страна. А
братья сидели в двухместном купе за жиденьким столиком - или казался он
жиденьким, когда Фёдор водружал на него громадные предплечья - попивали то
водку, то чаёк и неспешно разговаривали. О чём - Степан Ильич после
затруднялся припомнить. Вроде казахских певцов: что вижу, о том пою.
Говорил больше Фёдор. Он рассказывал, а Степан дивился: толком и
образования у брата никакого, и на руководящих должностях он не бывал, но
как же много держит в себе эта большая лобастая голова! Свистела мимо окон
холмистая читинская степь - и Фёдор объяснял про бурятские дацаны, про
разницу между Большой и Малой Колесницами и про то, зачем сверкают на
вершинах сопок серебряные точки буддистских молелен - або.
Стучал поезд скалистым берегом Байкала - и Фёдор знал, сколько метров до
дна в самом глубоком месте священного озера, и как ездить по льду на
грузовиках с открытыми дверцами, и почему Байкал долго не встаёт зимою.
Проезжали Екатеринбург, бывший Свердловск - и Фёдор посвящал брата в
историю вторчерметовской, шарташовской и уралмашевской шпаны, в новейшее