"Антонио Ларрета. Кто убил герцогиню Альба или Волаверунт " - читать интересную книгу автора

улицы Птит-Топ, совершив таким образом и приятную короткую прогулку по
довольно ровной и прямой дороге. По пути, переходя площадь, устланную ковром
сухих листьев, позолоченных уже склонившимся солнцем, я увидел афишу,
которая раньше уже привлекла мое внимание на постоялом дворе: в ней
сообщалось, что сегодня вечером в городском "Grand Theatre" состоится
представление "Севильского цирюльника". Меня это обрадовало, я решил, что
если не встречу Гойю, то найду утешение у маэстро Россини, а главное, смогу
тогда посетить театр, Считавшийся одним из самых красивых в Европе, недаром
у нас в Мадриде в свое время изучали вопрос о возможности построить его
точную копию прямо напротив королевского дворца[39].
А немного погодя, когда я обходил памятник, стоящий в центре площади, я
вдруг услышал кастильскую речь. Два сеньора разговаривали громкими голосами,
как мы имеем обыкновение выражаться на улицах и в харчевнях, и я замедлил
шаг, чтобы не поравняться с ними и не быть узнанным, но сам в одном из них
сразу узнал Мануэля Сильвелу, несмотря на то что столько воды утекло со
времени нашей последней встречи: его неповторимый бас и острый, как лезвие
ножа, нос с годами стали еще приметнее[40]. Что касается другого сеньора - с
обрюзгшим лицом и согбенной фигурой, - в нем я не мог в тот момент признать
никого из старых друзей. Я отстал еще больше, и вдруг до меня дошло, что они
движутся в том же направлении, что и я, вот они свернули в узкий переулок и
вышли к улочке, которая называлась "Заведение Пока". И тут со мной что-то
произошло. Меня охватило смятение, потому что мне ясно, как при вспышке
молнии, представилось, каким нелепым самообманом с моей стороны было
предполагать, будто встреча с кем-нибудь из этих либералов, укрывшихся в
Бордо, может быть для меня приятной или полезной; ведь хотя и я, и они вот
уже двадцать пять лет желали для Испании почти одного и того же, мы тем не
менее принадлежали к противоположным лагерям, и было бы наивным надеяться,
что только потому, что меня, как и их, четверть века преследовало
правительство, только из-за этого они встретили бы меня с распростертыми
объятиями, хотя ранее я был их врагом и мою политику они считали
роковой[41].
Я уже склонялся к тому, чтобы не искушать судьбу и не подвергать себя
опасности попасть в неловкое положение или получить оскорбление, однако я
находился уже в двух шагах от заведения Пока и, вероятно, от Гойи, но тем не
менее я хотел держаться как можно дальше от этих людей. Пока я колебался, не
зная, на что решиться, мой взгляд скользнул по зеркалу, висевшему у входа
около вывески с надписью "Шоколад и пирожные". И вдруг меня осенило: образ
человека, нечаянно схваченный рассеянным взглядом, решительно отличался от
того Годоя, которого эти люди видели почти двадцать лет тому назад и
которого, несомненно, помнили... Теперь мое лицо казалось изрытым и опавшим,
истончились некогда мясистые чувственные губы и нос, поползли над висками
залысины, забираясь туда, где время посекло густые волнистые волосы, ослабло
и усохло сильное тело, погас блеск в глазах и выцвел на щеках румянец,
наведенный астурийскими ветрами. Никто меня не узнает. Чтобы остаться
нераскрытым, достаточно надеть очки, обращаться к гарсону на хорошем
французском языке и быть начеку.
Мое появление было едва удостоено несколькими беглыми любопытными
взглядами, я сел у окна, чтобы падающий со спины свет, добавившись к моим
возрастным изменениям, сделал меня совсем неузнаваемым, и тотчас признал во
втором сеньоре, которого видел перед тем на улице, дона Леандро де Моратина.