"Антонио Ларрета. Кто убил герцогиню Альба или Волаверунт " - читать интересную книгу автора

вспыхивали причудливыми переливами красок, усиливая сияние золота и рубинов
на ее шее, в ушах и на пальцах. Она была ослепительна и, наверно, сама
чувствовала это. Резко повернувшись, она взяла меня за руку, слегка
откинулась назад и сказала: "Вот видишь, Фанчо, я обошлась без ядовитых
красок и не надела ни серебряных украшений, ни моего любимого белого платья,
хотя мне так хотелось быть в нем в этот вечер". И отошла поправить цветы в
большой вазе китайского фарфора. Розы, украшавшие зал, повторяли цвета ее
наряда, это было похоже на вариацию музыкальной темы. Пока она занималась
цветами, я старался проникнуть в смысл ее слов: следовало ли мне понимать их
в прямом значении или в них была заключена какая-то тайная мысль, связанная
с нашим дневным разговором о серебряных белилах и с ее фантазиями о смерти.
Но так или иначе, что бы она ни имела в виду, меня снова охватила тревога и
полностью улетучилось радостное настроение, возникшее при ее появлении в
зале. В этот момент начали прибывать гости.
Никто не мог сравниться с ней в естественности и грации, в изысканном
искусстве гостеприимства, позволявшем смело объединять в одном зале, в одной
театральной ложе или вокруг одного стола людей самого разного общественного
положения. И заметьте: никто никогда не оспаривал эту ее власть, разве не
так? И всем было известно, что таков ее дом, где можно было встретить
тореадора, беседующего с грандессой Испании, или глубокомысленного философа,
ухаживающего за комической актрисой. И всегда это доставляло всем
удовольствие, потому что сама хозяйка умела создать атмосферу
доброжелательности и непринужденности; вы должны помнить, как она, не меняя
ни на йоту манеру речи, обращалась на ты и к принцу, и к простому человеку
из народа, и с важной аристократкой она шутила точно так же, как с
какой-нибудь махой с Лавапьес. И если она со временем в чем-то изменилась,
то, к счастью, не в этом, что легко было заметить, наблюдая, как она
обращается с гостями. А гости между тем продолжали съезжаться, и вскоре,
словно так было задумано заранее, составились группы: здесь сам принц
Астурийский беседовал с Исидоро Майкесом и Ритой Луна, а там тореро
Костильярес говорил о чем-то с графами-герцогами Бенавенто-Осуна[75]. Не
знаю, в какой момент появились вы, дон Мануэль, но хорошо помню вас, помню,
как вы вели оживленный разговор, и присутствие ваших политических
противников (а ведь там был не только принц, но и Корнель, верно? Да и саму
хозяйку дома следовало бы, пожалуй, отнести к их числу) не доставляло вам ни
малейшего неудобства. Да, она обладала этим искусством, и в тот вечер оно ей
не изменило. Вы не могли этого не видеть, дон Мануэль, и вы действительно
видели, как она сумела отрешиться от всех забот, как сверкали у нее глаза,
отражая игру света ее муслинового платья. Она так и излучала радость жизни.
(Но как ни велико было искусство Каэтаны, начало вечера прошло отнюдь
не столь безмятежно, как это хочет изобразить Гойя. По-видимому, из-за
присущей ему деликатности он не позволяет себе ни малейшего намека на
инцидент, случившийся в самом начале бала и заставший всех нас врасплох.
Когда мы с Пепитой уже некоторое время были во дворце, неожиданно в зал
вошла моя жена в сопровождении своего брата кардинала Луиса. Ни я, ни Майте
не ожидали встретиться у Каэтаны, ведь она даже не знала, что я в тот день
вернулся из Ла-Гранхи. Встреча была неприятной неожиданностью для нас обоих,
а кроме того, она поставила в неудобное положение Каэтану и вызвала чувство
неловкости у всех, кто оказался свидетелем нашего конфуза. Я говорю об этом
Гойе, и он вынужден признать, что заметил эту сцену.)[76]