"Борис Лавренев. Воображаемая линия (Советский рассказ тридцатых годов) " - читать интересную книгу автора

также мгновенно воровал ветер.
Щелкнув зубами от злости, Скворцов припал к прикладу винтовки и
медленно поднял ствол на уровень груди человека.
Черные пуговицы на куртке были ясно видны. Мушка подползла под вторую
пуговицу, оставалось только легко дернуть спуск, но Скворцов знал, что
этого делать нельзя. Он просто успокаивал себя этой забавой сознания своей
власти над жизнью этого человека, может быть, того самого, который неделю
назад пустил из-за дерева предательскую пулю в висок пограничника
Гринькова.
Человек как будто ощутил опасность. Он сделал два быстрых шага назад,
огляделся, бросил папироску и стал неторопливо прохаживаться по болоту
вдоль линии границы, делая каждый раз, с точностью часов, пятнадцать шагов
вперед и потом пятнадцать шагов назад. Несколько раз он улыбнулся, и
Скворцов с каждой его улыбкой все больше и больше наливался едким ядом
озлобления.
"Гуляешь, стерва?" - прошептал он с ненавистью.
Человек явно испытывал скворцовское терпение, если подозревал
присутствие пограничника, и Скворцов понял, что он делает это нарочно,
чтобы вызвать его на какое-нибудь движение, окрик, чтобы показать, что
здесь опасность.
"Не дождешься, сука не нашего господа", - прохрипел Скворцов.
Лежать становилось трудно и неудобно. Снег засыпался в рукава
тулупчика. Руки и ноги начинали коченеть. Скворцов пожалел на мгновение,
что снял валенки. Руки полбеды. Пальцами можно было все-таки шевелить.
Даже можно было по очереди засовывать руки под тулуп, в теплую овчину.
Ногам приходилось хуже.
Нельзя было ни переменить положения, ни похлопать сапог о сапог - это
моментально выдало бы пограничника. А в ступнях уже начиналось неприятное
покалывание. Сейчас бы встать только на две минутки, побегать по снегу,
высоко взбрасывая ноги, пригнать к ним кровь, а там опять можно лежать
хоть час, хоть полтора. Но не только встать - переменить позы нельзя, пока
этот черт торчит там на болоте.
Скворцов взглянул на человека и обрадовался. Он повернул и пошел к роще.
"Сдрейфил, - решил Скворцов, - смывается".
Но человек, как будто издеваясь, дошел до деревьев и присел на пень.
Достал новую папироску, покурил, бросил, развязал мешок. Скворцов видел,
как он достал хлеб, вскрыл ножом консервную банку, намазал содержимое на
ломоть и стал есть, медленно жуя, искоса посматривая в сторону Скворцова.
Он явно испытывал терпение Скворцова.
Ветер опять рванул ветви над головой пограничника и, сорвав большой ком
смерзшегося снега, обрушил его на ноги Скворцову. Скворцов с испугом
почувствовал, что ноги не ощутили удара, как будто они были деревянные. Он
попытался пошевелить ногами, передвинуть их вбок, и при этой попытке
ледяная боль прошла от ступни до колена.
"Застудил, - подумал Скворцов и почувствовал приступ ослабляющей
тошноты. - Дурак! Надо было валенки оставить, а коли бежать - сбросил бы
валенки и босиком погнал бы".
Но жалеть о сделанном было бесполезно. От боли и злости Скворцов
вцепился зубами в рукав халата, заглушая стон.
Человек снова завязал мешок и, неся его на руке, подошел к середине