"Томас Эдвард Лоуренс. Семь столпов мудрости [H]" - читать интересную книгу автора

были близки тем, кто их воплощал. На людей производили
впечатление трезвость его суждений и спокойная, величавая
умеренность ожиданий. В практических делах он был довольно
беспорядочен и неаккуратен, оттого с ним легко находили
общий язык независимые люди.

Первым среди нас был Рональд Сторрс, секретарь по восточным
делам нашей миссии, самый блестящий из англичан на Ближнем
Востоке, утонченно энергичный, хотя значительную часть
своей энергии он расходовал на увлечения музыкой и
литературой, скульптурой и живописью,
на любовь ко всему прекрасному в мире. Как
бы то ни было, Сторрс сеял то, что все мы пожинали, и
всегда был для нас самым значительным человеком. Если бы он
смог отойти от мира и заняться тренировкой своего ума и
тела с упорством атлета перед решающим соревнованием, то
одна лишь его тень, словно мантией, накрыла бы все
сделанное нами и всю британскую политику на Востоке.

В наших рядах был и Джордж Ллойд. Он относился к нам с
доверием, а его познания в области финансов делали его
надежным проводником по лабиринтам торговли и политики,
предсказателем будущих магистральных путей развития
Среднего Востока. Без его участия мы никогда не сделали бы
так много за столь короткое время, но это была беспокойная
душа, жаждавшая скорее отведать нового, нежели исчерпать
открытое до дна. Большому кораблю было суждено большое
плавание, и он не задержался у нас. И, наверное, так и не
узнал, как мы его любили.

Был и Марк Сайкс, пылкий защитник малоубедительных
всемирных движений. И не только их, но целого букета
предрассудков, интуитивных постулатов и полунаучных
гипотез. Идеи приходили к нему извне, и у него не хватало
терпения испытать материал, прежде чем выбрать стиль
конструкции, которую он намеревался выстроить. Он
ухватывался за какой-либо аспект истины, отделял его от
окружающих обстоятельств, выворачивал, раздувал и
моделировал по-своему, пока соединение прежнего подобия и
новой непохожести не вызывали смех окружающих. Минуты
такого смеха были минутами его триумфа. Его инстинкты жили
своей жизнью, близкой к пародийному началу. По призванию он
был скорее карикатуристом, нежели живописцем, даже когда
речь шла о государственных делах. Решительно во всем он
отыскивал необычное и игнорировал рутинное. Ему было
достаточно нескольких штрихов, чтобы нарисовать картину
нового мира, лишенную масштаба, но живо отражавшую цели, к
которым мы стремились. Он приносил нам и пользу, и вред. В
последнюю неделю пребывания в Париже он пытался смягчить
этот вред. Вернувшись из поездки в Сирию с политической