"Андрей Лазарчук. Мы, урусхаи" - читать интересную книгу автора

знали: вот-вот помрет. Так ведь не помер, стоит крепко, широк в кости, череп
лысый бугристый в рубцах и зубы через раз, зато глазами черными весело
смотрит. Или Манилка, тарский род: хитрый, наглый, ловкий, как камышовая
кошка, больше десятка гельвов скрал, а ты гельва поди-ка, скради. Уже после
того, как взорвали гельвы Ородную гору и превратили день в сумрак, а лето в
зиму, сколотил Манилка бучу из русов и тар - и такой копоти врагу задал, что
гельвы (а может, и не гельвы вовсе, а гонорные или рохатые; кто после
разберет?) в конце концов мирное кочевье пленили, а там одних детишек с
полсотни было, и гонца заслали: не выдадите Манилку - всех под лед. Что
сказать? - отбили кочевье, в жалы да ножи катюков закатных взяли, только
сами почти все мертвыми легли, и у Манилки - вынесли его на руках, - как
поправился, левая нога на вершок короче стала, и прихлеб появился, когда
дышит. В поиск теперь не пойдешь... Или вон взять Барока сероглазого - родом
он из гонорных, давно ушел на службу в Черноземье, много до войны. Женился
на горынычне из-за Горгорота, детишек завели... Когда война только-только
началась, татский набег случился на горный край; по слухам, совершили его
двари - больше из мести за то, что горынычи варят лучшее, чем дварское,
железо; кто знает? живых-то не осталось... За руки приходилось уводить
Барока из схваток; а ежели видел он дварей на той стороне, то и не увести
было.
Другие тоже были хороши, а вдруг кто и не был, так станет. Верное
дело - бой...
Что сомнения вызвало, так это две девки, Рысь и Беляна, русинка и
уруска. Не хотел брать их Мураш, да прогнать не мог: Рысь-то племянницей
тысяцкому Мамуку приходилась, а Беляна из тех двух брянских девок была, что
дошли и ребятишек довели. Не хотел же он брать потому, что знал: на недоброе
дело ведет он сотню свою, и не стоит девкам того видеть, что будет... однако
ж вот: взял. Рысь гельвский знала; у Беляны в глазах стыла смерть.
Дал Мамук соименников своих, мамуков - сохранил где-то в лесах. Отощали
мамуки, и рыжая шерсть свалялась, и горбы в стороны попадали пустыми
котомками. Четырех дал, сказал, что больше не может, надо же будет хлеб
вывозить, самых сильных дал... а глазки бегали. Мураш спорить не стал, все
одно придется конями разживаться. Эх, водил когда-то Мамук мамуков лавой, и
разбегались закатные люди, страху терпели, и называли между собой мамуков
олифантами, небывалыми зверьми в десять, в двадцать ростов человеческих и с
торчащими изо ртов пиками. Ну, не изо ртов, положим, у мамуков пики торчали,
сброя такая была излажена... да оно и ладно. Пусть себе ужасы воображают,
нам же лучше.
Вот - исхудали мамуки и в росточке сильно опали, и не сброя на них
теперь, а санная упряжь. Розвальные сани; хорошо. Погрузились;
хоп-хоп-хоп! - и похлюпали по липкой серой снежной каше. Не хлопья, лепехи
валились с неба. Два десятка верст, два часа по Закатному тракту - а потом
вдруг, не доезжая земляного вала, спешно насыпанного встречь приближающемуся
неприятелю (ох, не надеялся молодой царь Урон, доброй ему охоты, удержать
врага на Окоемных горах да Черных воротах), Мураш руку поднял, сотню свою
остановил, с Манилкой пошептался - и повел мамуков налево, в другую сторону
от Дархана, горного замка, построенного в старину гонорскими людьми, дабы
подчинить себе слабое тогда Черноземье, - повел сначала сквозь мертвый
яблоневый сад, а потом вверх по ручейной промоине - туда, где синевато
белели складчато-натянутые склоны Нечаев, ближних отрогов Окоемных гор.