"Иван Иванович Лажечников. Знакомство мое с Пушкиным" - читать интересную книгу автора

несчастии бедного стихотворца, еще более члена Академии де-сиянс, которому,
может быть, мы обязаны некоторою благодарностию; но от уважения к его
личности да избавит меня бог! И я негодую на бесчеловечный поступок
Волынского, но все-таки уважаю его за полезные заслуги отечеству и
возвышенные чувства в борьбе с могучим временщиком... Увы! сожалениям и
негодованиям не будет конца, если к самоуправству над Тредьяковским
кабинет-министра присоединить все оскорбления, которые сыпались на голову
Василия Кириловича. Грубые нравы того времени, на которые указывает сам
Пушкин, - хотя в других отношениях и несправедливо, - и, прибавить надо,
унизительная личность стихокропателя поставили его в такое мученическое
положение. Если тогда обращались так дурно с людьми учеными, образованными в
Париже, писавшими даже французские стишки; если в то время - вспомните, что
это было с лишком за сто лет - князья не считали для себя унизительною
должность официального шута, негодуйте, сколько угодно, на людей,
поступавших так жестоко и так унижавших человечество; но вместе с тем вините
и время*. Негодуйте, если хотите, и на самого писателя, что он был человек,
как и вся раболепная толпа, его окружавшая, человек малодушный, не
возвысившийся над нею ни на один вершок. Но - на нет и суда нет! Зачем же
делать его благородным, возвышенным мучеником? Да и чьим, скажу опять,
мучеником он не был?.. Неохотно должен здесь привести рассказ о том, как
унижали бедного Тредьяковского и другие, кроме Волынского. Привожу здесь
этот рассказ, потому что от меня требуют доказательств... Вот слова
Ив.Вас.Ступишина (лица, весьма значительного в свое время и весьма
замечательного), умершего девяностолетним старцем, если не ошибаюсь, в 1820
году: "Когда Тредьяковский являлся с своими одами... то он всегда, по
приказанию Бирона, полз на коленях из самых сеней через все комнаты, держа
обеими руками свои стихи на голове; таким образом доползая до тех лиц, перед
которыми должен был читать свои произведения, делал им земные поклоны. Бирон
всегда дурачил его и надседался со смеху". Несмотря на увечья, от которых
Тредьяковский ожидал себе кончины и которые просил освидетельствовать,
отказался ли он писать дурацкие стихи на дурацкую свадьбу? Нет, он все-таки
написал их и даже прочел, встав с одра смерти.
______________
* Прочтите "Семейную хронику"{415} (Аксакова) - эту живую картину
нравов последних годов XVIII столетия - и особенно (что ближе к настоящему
предмету моему) стр. 99. Это стоит жестокого обращения с Тредьяковским. А
время этого происшествия поближе к нам!

Свищи, весна, свищи, красна! -

восклицает он в жару пиитического восторга и наконец повершает свое сказание
такими достопамятными виршами:

Здравствуйте ж, женившись, дурак и дурка,
Еще... то-то и фигурка!

Посмотрите, как Тредьяковский жалуется. "Размышляя, - говорит он в
рапорте Академии, - о моем напрасном бесчестии и увечье (за дело ничего
бы?), раздумал поутру, избрав время, пасть в ноги к его высокогерцогской
светлости и пожаловаться на его превосходительство. С сим намерением пришел