"Иван Иванович Лажечников. Знакомство мое с Пушкиным" - читать интересную книгу автора

черною, как смоль, бородой, из-под которой виден победоносец Георгий, с
брюшком, легко затянутым ремнем, - будто и теперь его в очи вижу и внимаю
его остроумной беседе. Хохочут генералы и прапорщики. Раевский, в глубоком
раздумье, может быть, занесенный своими мыслями на какое-нибудь поле
сражения, чертит хлыстиком какие-то фигуры по песку; но и тот, прислушиваясь
к рассказу, воспрянул: он смеется, увлеченный общим смехом, и, как добрый
отец, радостным взором обводит военную семью свою*. Батюшкову пожал я в
первый и последний раз братски руку в бедной избушке под Бриенном. В эту
самую минуту грянула вестовая пушка. Известно военным того времени, что
генерал Раевский, при котором он тогда находился адъютантом, не любил
опаздывать на такие вызовы. Поскакал генерал, и вслед за ним его адъютант,
послав мне с коня своего прощальный поцелуй. И подлинно это был прощальный
привет, и навсегда... С тех пор я уж не видал его. С А.Ф.Воейковым{406}
познакомился я в зиму 1814/15 года, в Дерпте, где квартировал штаб нашего
полка. Можно сказать, что он с кафедры своей читал в пустыне: на лекции его
приходило два, три студента, да иногда человека два наших офицеров или наши
генералы Полуектов и Кнорринг. У него узнал я Жуковского, гостившего тогда в
его семействе. Оба посещали меня иногда. Горжусь постоянно добрым
расположением ко мне Василия Андреевича. С князем П.А.Вяземским имел я
случай нередко видеться замечательною весною 1818 года, в Варшаве. Здесь, за
дворцовой трапезой, на которую приходила вся свита государя императора,
между прочими граф Каподистрия{407} и другие знаменитости того времени,
сидел я почти каждый день рядом с А.И.Данилевским-Михайловским{407},
вступившим уже тогда на поприще военного писателя. Здесь же учился я многому
из литературных бесед остроумного Жихарева{407}, которого интересные мемуары
помещаются ныне в "Отечественных записках". Но я еще нигде не успел видеть
молодого Пушкина, издавшего уже в зиму 1819/20 года "Руслана и
Людмилу"{407}, Пушкина, которого мелкие стихотворения, наскоро на лоскутках
бумаги, карандашом переписанные, разлетались в несколько часов огненными
струями во все концы Петербурга и в несколько дней Петербургом
вытверживались наизусть, - Пушкина, которого слава росла не по дням, а по
часам. Между тем я был один из восторженных его поклонников. Следующий
необыкновенный случай доставил мне его знакомство. Рассказ об этом случае
прибавит несколько замечательных строчек к его биографии. Должен я также
засвидетельствовать, что все лица, бывшие в нем главными деятелями (кроме
историка, вашего покорного слуги), уже давно померли, и потому могу говорить
о них свободно.
______________
* Брат мой имел честь находиться при нем на ординарцах во время маршей
по Германии и в лейпцигской битве и много порассказал мне о нем. Николай
Николаевич никогда не суетился в своих распоряжениях: в самом пылу сражения
отдавал приказания спокойно, толково, ясно, как будто был у себя дома;
всегда расспрашивал исполнителя, так ли понято его приказание, и если
находил, что оно недостаточно понято, повторял его без сердца, называя
всегда посылаемого адъютанта или ординарца голубчиком или другими ласковыми
именами. Он имел особый дар привязывать к себе подчиненных.

Квартира моя в доме графа Остермана-Толстого выходила на Галерную. Я
занимал в нижнем этаже две комнаты, но первую от входа уступил приехавшему
за несколько дней до того времени, которое описываю, майору Денисевичу{407},