"Иван Лазутин. Сержант милиции (Повесть)" - читать интересную книгу автора

с полки.
Тут в разговор встрял мужичок неопределенных лет и обросший густой щетиной.
- Ну и Москва!.. Правда, что Москва! Перехожу третё-дня улицу возля
вокзала, да как на грех загляделся не туда, а он как подкатит ко мне да
как дуднёт изо всех сил - я аж мешок с чугуном чуть не упустил. Ох, и
напужал же, сукин сын.
- Это что!.. Это только напужал, - отозвался с типичным тамбовским
говорком пожилой мужчина, сидевший за столиком. Круто посолив две
разрезанные половинки огурца, он усердно, до пены, натирал их друг о
друга. - Вот меня одновa в Тамбове хлобыстнуло, дак хлобыстнуло. Так
вдарило, что я с покрова до самого Михаилы архангела провалялся с
сотрясением мозгов. Жалко мне стало тогда шофера, семья у него большая, ну
я всю вину и взял на себя. А не то ям? тюрьмы не миновать бы.
Парень, забыв что-то, снова полез на верхнюю полку. Скандируя тамбовский
говор, он спросил:
- А тебе, отец, жана из сяла смятану носила в мяшке или в махотке?
Сказал и сам рассмеялся.
Парень с верхней полки был, видимо, из породы Теркиных. В дороге такие
люди - первые балагуры, весельчаки и заводилы.
Сделав вид, что не слышал эту шутку, тамбовец расправил свои давно не
стриженные усы и принялся, аппетитно похрустывая, уплетать огурец с ржаным
хлебом. Аромат огурца поплыл по купе и заставил всех на некоторое время
замолчать.
Всем захотелось огурцов.
Уж так, видно, устроен человек. Живя десятками лет в городе, он порой не
знает, кто проживает над его квартирой этажом выше. Другое дело в поезде.
Проехал день - и почти родня. Хоть и тесно в вагоне и за курение от женщин
влетает, а посмотришь в окно и видишь: не каменная стена соседнего дома
перед тобой, а даль. Без конца и края слегка холмистая даль. Все открыто,
все нараспашку. На десятки километров лежит перед тобой русская равнина,
перекатывая на солнце свои пшеничные волны поспевающих хлебов. Где-нибудь
высоко-высоко в небе парит на распластанных крыльях степной орел. А
иногда, как реликвия дедовской старины, раскрылится где-нибудь на пригорке
за деревней ветряная мельница, да так вдруг шевельнет в душе память
далекого детства, что в такие минуты хочется обнять все: и небо, и землю,
и людей на этой земле... А если кто-нибудь в купе намекнет "поддержать
компанию" в честь отъезда из столицы, то тут не устоит и строгий диетик.
Даже чересчур экономные жены и те в такие минуты добреют. Вмиг сооружается
столик, со всех сторон поступают хлеб, консервы, огурцы, колбаса... Выпили
по рюмке, по другой... и вдруг один, что посмелее да поголосистее, затянул
песню. Не поддержать ее нельзя. Сама душа в это время становится песней.
Через минуту песню подхватили другие, и вот она рвется в открытые окна, в
просторную степь. И нет на душе у человека в эту минуту ни тайн, ни дурных
мыслей...
В вагоне один лишь старик уралец не вступал в общий разговор. Прошел уже
час, а он все сидел и не отрывал глаз от окна.
Высокий молодой человек лет двадцати трех, худощавый и длинноволосый,
подсел к нему и попытался разогнать его грусть.
- Далеко едем, папаша?
- Отсюда не видать, - ответил уралец, не поворачивая головы.