"Александр Александрович Лебедев. Чаадаев ("Жизнь замечательных людей") " - читать интересную книгу автора

Книга Гершензона сделалась в специфической обстановке того времени
популярна. Чаадаева теперь знали в основном лишь из рук Гершензона. Так,
согласно исторической логике, царская цензура помогла "веховцу". (Так
царская сплетня о Чаадаеве сомкнулась с легендой.)
Ни Белинского, ни Герцена не было.
Новая легенда стала достоянием общественного сознания.
По поводу книги Гершензона выступил Плеханов.
"Это интересная книга", - писал он. Она "проливает много света на
замечательную личность П. Я. Чаадаева". "Книгу г. Гершензона должен
прочитать всякий, кого интересует историческое развитие русской общественной
мысли". Но, продолжает Плеханов, с выводами, к которым приходит Гершензон,
согласиться нет ни малейшей возможности. Плеханов анализирует чаадаевские
тексты, вспоминает чаадаевские времена на Руси. "...В эпоху Чаадаева, --
заключает он, - когда дифференциация нашего "общества", а следовательно, и
дифференциация в области нашей общественной мысли, очень далека была от той
ступени, которой она достигла теперь (в другой редакции Плеханов пишет:
"когда так страшно узка, а отчасти и совсем недоступна для мыслящего
человека была область практического действия"... - А. Л.), - жизнь еще не
требовала от передовых людей такой строгой последовательности в мыслях, и
потому тогда даже мистики могли, подобно Чаадаеву служить свою службу
освободительному движению. Довлеет дневи злоба его!
Да и то сказать, - продолжает Плеханов, - преобладающей чертой в
миросозерцании Чаадаева является не мистицизм, а именно очень повышенная
требовательность по отношению к окружающей его действительности. Г-ну
Гершензону дело представляется иначе, но тот же г. Гершензон опять дает в
своей интересной книге материал, показывающий, что он, г. Гершензон, сильно
ошибается".
Что же касается собственно чаадаевского мистицизма, то, по мнению
Плеханова, мистицизм был для Чаадаева "тем же, чем, к сожалению, до сих пор
служит водка многим и многим "российским" людям: средством, ведущим к
забвению. Но водка не устраняет тех причин, которые вызывают нравственные
страдания пьющего. Подобно этому и мистицизм не мог дать Чаадаеву то
удовлетворение, которое могло быть найдено им только в общественной
деятельности. И именно потому, что мистицизм не мог удовлетворить, --
говорит Плеханов, - стремление Чаадаева к общественной деятельности, это
стремление придало весьма своеобразный оттенок его мистицизму... Нам
кажется, что вернее было бы, - заключает Плеханов, - назвать его
мистицизмом на почве неудовлетворительного стремления внести осмысленность в
окружающую жизнь".
В статье Плеханова есть очень примечательная черта. Со всей
решительностью и даже страстностью заявляя о своем полном несогласии с
Гершензоном, со всей твердостью говоря о своей общей оценке места и роли
Чаадаева в истории русской общественной мысли, русского освободительного
движения, Плеханов вместе с тем с готовностью прибегает к сослагательной,
даже условной интонации, когда речь в его статье заходит об истолковании тех
или иных конкретных положений в чаадаевском наследии, тех или иных
конкретных черт в идейном облике мыслителя.
Чувствуется, что время одних только общих принципиальных деклараций по
поводу Чаадаева прошло.
Перед Герценом и Белинским была живая жизнь человека, чаадаевская