"Александр Герасьевич Лебеденко. Восстание на 'Св.Анне' " - читать интересную книгу автора

и заковылял к выходу.
"Подслушивал, подлец! Ну и поделом. Заработал!" - подумал я и
направился в матросский кубрик.
Дверь в матросское помещение была приоткрыта. Из жарко натопленного
кубрика на палубу валил пар. Гул голосов наполнял помещение. Я незаметно
спустился по трапу. В кубрике шла перебранка - обычная, полушутливая драка
на словах, - одно из любимых матросских развлечений в море. Матросы
сгрудились вокруг стола, занимавшего середину помещения. Кое-кто лежал или
сидел на койках, и только Андрей оставался в стороне. Его койка была внизу,
в углу; на ней лежали книги и тетради. Андрей читал, низко опустив голову
над книгой. Посредине кубрика стоял толстый, неповоротливый матрос Иван
Жигов, сын поморского рыбака. Около Жигова вьюном вертелся Оська Слепнев.
Вот он ударил Жигова что есть силы кулаком в живот и отскочил на другую
сторону стола.
Жигов шлепнулся на пол. Его круглое, жирное лицо, с редкими рыжими
усами, улыбалось. Он заморгал глазами. Потом медленно, по-медвежьи, поднялся
и навалился на Слепнева всей своей семипудовой тушей. Оська ловко вывернулся
и звонко шлепнул толстяка по спине и по затылку. Матросы захохотали, и
тесный кубрик наполнился несусветной возней. Кто-то крикнул: "Мала куча!" -
и Жигов и Слепнев потонули под массой матросских тел.
- Бросьте, тюлени чертовы! - кричал молодой парень Санька
Кострюковский, подбирая ноги на койку. - Людей подавите!
- А ты, мошкара, подберись! - смеялся густым басом рулевой Загурняк,
старый матрос, пьяница и замечательный гармонист.
- Ты, дядя, поцелуй меня сзади, - огрызнулся юноша.
- Ну, ну, шкет! А то я тебя в гальюн носом.
- Я для твоего носа поближе место сыщу.
Загурняк грозно поднялся с койки. Готовилась новая схватка.
Тогда из дальнего угла каюты продвинулась вперед неуклюжая фигура
квадратного человека с острыми чертами угреватого лица. Это был Сычев.
Широкий и плоский в плечах, с огромными кистями рук и с крепкими прямыми
ногами, он был весь точно вылит из железа.
Когда он хватал кого-нибудь за руку, человек этот минуту крепился,
потом бледнел, охал и садился на пол. Сычев был одинок. Матросы относились к
нему с уважением, боялись его и, в глубине души, не любили. Сам он ко всем
относился свысока и не прочь был показать свою силу. В разговорах он никогда
не участвовал, но других любил слушать, внимательно уставившись в глаза
говорившему. Когда рассказчик завирался, глаза Сычева становились
насмешливыми, но врать он никому не мешал, не перебивал и не издевался.
С его появлением сражение немедленно кончилось, и все поспешили по
койкам и углам. Какому-то зазевавшемуся досталось крепкое пожатие Сычева, от
которого, наверное, остались синяки на добрую неделю.
- Шатов, Сычев! - бросил я громко в кубрик, видя, что потасовка
кончена.
Шатов по-военному вытянулся передо мною, Сычев лениво подошел к нижней
ступени лестницы. Теперь весь кубрик смотрел на меня.
- Вот что, ребята, берите инструмент, ну, напильники там... еще что.
Нужно снять кандалы с арестованных, - вот сообразите сами.
Кубрик загудел, как пчелиный рой.
- Ну, я буду ждать на баке, - сказал я и хотел было идти, но в это