"Александр Герасьевич Лебеденко. Восстание на 'Св.Анне' " - читать интересную книгу автора

продвигается вперед. Но если сидеть на баке, склонившись за борт, и
смотреть, как режет волну острый нос, - корабль кажется тихой легкой
стрелой, пущенной из упругого лука. Вот взбросит набежавшая волна нос
корабля кверху, - словно с башни высокой смотришь на уходящие вниз волны; но
волны опять набегают, и замирает сердце. А вдруг поглотит тебя
раскрывающаяся пучина? А острый нос-бивень по-прежнему режет пену и
черно-зеленую воду, и кажется, быстро-быстро летишь куда-то вперед по
волнам.
На баке море сразу обдало меня холодной волной, и я осторожно двинулся
вдоль подветренного борта к корме.
На палубе ни души. Только у командного мостика внизу, закутавшись в
брезентовый плащ поверх меховой куртки, дремлет вахтенный матрос. На корме
тоже никого. Я бросил за борт докуренную сигаретку и собрался идти в каюту,
как вдруг услышал у кормового люка шум и лязг железа о железо. Я осторожно
шагнул к люку и увидел, что край брезента, которым задраен вход в трюм, пока
корабль в пути, был отогнут. Были сняты железные шины, подняты мочины, и в
одном углу широкого люка чернела большая дыра. Кто же это открыл люк?
Я прислушался. Всё тихо. Я потрогал рукою ступеньки железного трапа и
заметил, что они влажны. Очевидно, кто-то спускался в люк в мокрых сапогах.
"Но ведь в трюме оружие, порох, динамит!" - подумал я и уже хотел было
поднять тревогу, но сдержался и не крикнул.
Кто же может забраться в трюм на море, кроме команды? Подниму шум, а
окажется, что это плотник полез за гвоздями или боцман - самое беспокойное
существо на корабле, не знающа ни дня ни ночи, - что-нибудь ищет. Мало ли
что! Но поздний час! час какой! "И почему часовых не ставили?" - подумал я с
досадой. В это время внизу, в трюме, блеснул огонь.
"Эге, - подумал я, - и болван же какой-то там шарит".
- Шатов! - позвал я негромко, наклонившись к люку. Шатов была фамилия
нашего боцмана. Ответа не последовало, но свет сейчас же погас. Я вынул
электрический фонарик из кармана и направил его в черноту трюма. Тусклый
свет озарил часть твиндека, занятого грузом. Между крепкими железными
пиллерсами, на которых держалась верхняя палуба, лежали тюки с аргентинской
кожей, наглухо забитые ящики; в одном из углов нескладной кучей поднимались
обрывки цепей, мотки проволоки, круги канатов - все боцманское починочное
добро. Средняя часть верхнего трюма оставалась незанятой, и ход вниз, в
самое брюхо корабля, был открыт. В верхней части трюма, по-видимому, никого
не было. Освещая путь карманным фонарем, я спустился еще ниже.
Такой же ржавый трап вел в нижний трюм. Он был набит до отказа.
Высокими штабелями один на другом громоздились здесь похожие на гробы
длинные ящики с винтовками. Дальше теснились переложенные мягкими циновками
металлические упаковки с порохом и патронами. Незанятым оставалось только
узкое пространство, глубокая щель у самого трапа. Первый же взгляд при свете
фонаря показал мне, что здесь не все благополучно.
Один из ящиков с винтовками был сдвинут с места и придвинут к
кубическим цинковым, обшитым войлоком упаковкам с яркими красными надписями.
Из-за этого ящика виднелись широкие плечи в брезентовой матросской куртке.
- Кто здесь? Выходи! - сказал я негромко, но твердо. - Все равно вижу.
Плечи медленно поднялись, показалась русая всклокоченная голова. На
меня смотрело в упор злое лицо Андрея Быстрова, молодого матроса, взятого на
"Св.