"Гертруд фон Лефорт. Плат Святой Вероники " - читать интересную книгу автора

их иногда на некоторое время без присмотра, улизнув через маленькую дверь,
оставшуюся с давних пор и ведущую из крытого хода прямо в церковь. Дверца
эта была для меня постоянным искушением. Я знала, что тетушка Эдельгарт в
это время иногда посещает мессу, и наблюдать за ней в эти минуты было для
меня особым, непостижимым удовольствием. В тот день я тоже решила заглянуть
в церковь и посмотреть на тетушку, но лишь издалека, украдкой, потому что
мне было строго-настрого запрещено входить в церковь во время богослужения.
Мой отец, выросший, как и бабушка и вся ее семья, в протестантской среде, но
давно уже утративший какую бы то ни было связь с Церковью, решительно
настоял на том, чтобы я воспитывалась вне религиозного мира моей тетушки.
В высокой и необыкновенно красивой церкви царил полумрак. Синяя,
усеянная звездами крыша не ограничивала ее своды, а, казалось, наоборот,
становилась их продолжением. Глубочайшая тишина и еще нечто торжественное, -
нечто, чему я не могла найти имя, - наполняли огромное пространство. В
боковых приделах я видела древние надгробия с восхитительными мраморными
фигурами, похожими на окаменевших молельщиков, которым никогда уже не
суждено подняться с колен. У главного алтаря, перед которым стояла, словно
объятая мирной дремой, статуя святой Екатерины Сиенской, тихо служили мессу.
Одежды священника мерцали в полутьме, когда он двигался. Я не понимала
ничего из того, что он делал, но я видела легкий дым над алтарем. Самым
загадочным из всего этого казалась мне тетушка Эдельгарт, стоявшая на
коленях среди других прихожан. Ее поза заключала в себе что-то чужое и
потрясающее. Она стояла низко склонив своевольный, гордый лоб, казалось, она
вот-вот поцелует каменный пол. Я подумала, что лишь нечто совершенно
невыразимое способно заставить ее, холодную, неприступную, так низко
склонить голову; и при виде этого чуда меня охватил трепет смутного
благоговения перед тем, что происходило там, у алтаря. Я тогда еще и не
подозревала, что однажды это неясное чувство станет великим утешением для
моей бедной тетушки Эдельгарт.
Когда я вернулась в галерею, кошек во дворе не было. Мажордом, праздно
стоявший у двери в своей расшитой золотом ливрее, сказал, что они, верно,
убежали к Пантеону, в общество себе подобных; ведь, как известно, жители
Рима, желающие избавиться от своих кошек, которых в городе великое
множество, обычно относят их к подножию почтенных колонн Агриппы[1] и там
выпускают. Я бросилась через улицу, туда, где высился древний, словно
восставший из склепа красавец храм со своими седыми от старости колоннами.
Сбоку, ниже уровня мостовой, где был раскопан фундамент, играли кошки. Среди
них я увидела и своих беглянок. Вид у них был довольно растерянный и
испуганный, как у всех избалованных домашних животных, неожиданно попадающих
в общество своих одичавших собратьев. К тому же моросил характерный для
весеннего Рима легкий, мимолетный дождик, который им явно пришелся не по
душе, и они были заметно рады вновь оказаться в неволе. Я взяла их под
мышки, одну справа, другую слева, но, прежде чем отнести домой, решила
совершить маленький ритуал, без которого никогда не могла пройти мимо этого
места. Пантеон производил на меня еще более волшебное и притягательное
действие, чем церковь напротив, потому что его без памяти любила бабушка. И
вот я напечатлела благоговейный поцелуй на одну из серых колонн портика. При
этом взгляд мой скользнул сквозь раскрытые бронзовые ворота внутрь, я
увидела благородную выпуклость купола, парившего над сдержанной
приветливостью зала, словно чистое, прозрачное трезвучие, в котором