"Гертруд фон Лефорт. Венок ангелов ("Плат Святой Вероники" #2) " - читать интересную книгу автора

от подобных выводов. Для меня Энцио был чем-то уникальным, ни на что не
похожим, все его перемены казались мне характерными лишь для него самого, и
тут я в каком-то общем смысле оказалась права.
В чем Энцио почти не изменился, так это в своем упрямом отрицании
духовных традиций. Как я очень скоро заметила, он, по-видимому, считал
частью своей миссии внушить мне мысль о том, что университет - он сказал
"сегодняшний университет" - представляет собой "малое зло", необходимое для
того, чтобы добиться чего-либо в жизни, - он сказал "в этом пока еще
существующем мире". Время от времени он разражался филиппиками по поводу
всех лекций и семинаров, только лекции моего опекуна составляли исключение.
Потому-то он сразу же согласился взять меня с собой на одну из этих лекций,
которые, к сожалению, не входили в программу занятий, педантично
составленную им для меня. Мы условились сделать это в один из ближайших
дней, причем он иронично пообещал мне, что я непременно упаду там на колени
от благоговейного восторга. Я и в самом деле, входя в строгие, голые
аудитории, всегда испытывала нечто подобное тому, что когда-то испытывала в
Риме, рядом с бабушкой на Капитолии или в одном из тех величественно-гордых
музеев, хранящих сокровища Вечного города. Да, это казалось мне единственным
достойным сравнением. Воспитанная бабушкой, которая была дружна со многими
немецкими учеными, в благоговении перед наукой, я готова была утверждать,
что изящно изогнутая крыша прекрасного в своей благородной простоте
старинного здания университета увенчана незримой короной, перед которой
каждый внутренне должен почтительно склониться.
- Ты просто маленький пережиток довоенного времени, Зеркальце, -
говорил Энцио, качая головой, когда я произносила что-либо подобное вслух.
Я же отвечала на это, что ведь он сам сказал тогда на Старом мосту, что
я была вместе с ним на войне, - утверждение, которое он никак не пояснил. Он
и сегодня не стал вдаваться в подробности, а обстоятельно занялся своей
автоматической ручкой, чтобы писать для меня конспект.
Наши с ним отношения в эти первые дни были построены, как здесь
говорили, "на деловой основе" и ограничивались исключительно тем, что было
необходимо и полезно для моей учебы. Мы говорили, в сущности, только об
этом. Но вместе с тем мы все это время словно беседовали еще на каком-то
другом языке, том самом, которым овладели на празднично украшенной террасе в
мой первый вечер в Гейдельберге. Этот язык был прост и глубок, он был
совершенно беззвучен, но и совершенно понятен. Он был удивительно богат,
хотя в нем недоставало большинства выражений, он включал, по сути, лишь
одно-единственное выражение - знак нашего глубокого, несомненного единства.
Мы словно непрестанно повторяли блаженную клятву, что отныне будем все в
жизни принимать или отвергать вместе, как когда-то, когда мы вдвоем
бороздили зеленое море разнотравья Кампаньи. Однако вначале все
ограничивалось одной только "клятвой".

Куда бы я ни шла, в университет или по каким-нибудь делам, сердце мое
радовалось уюту и бесчисленным красотам старинного немецкого города. Я
любовалась седыми церквями, барочными фасадами элегантных дворянских
особняков и солидных бюргерских домов, прелестными статуями Девы Марии,
украшавшими перекрестки улиц или фонтаны, черным кружевом чугунных решеток
на окнах; я вновь и вновь видела в просветах узких улочек-ручейков, бегущих
вниз, к Неккару, живые картины природы: блеск реки и солнечные склоны