"Урсула Ле Гуин. Вещи (Сб. "Человек в лабиринте")" - читать интересную книгу автора

пастухов, перекликающихся на холмах.
Я строитель, а не мореход, сказал себе Лиф, осознав собственную
глупость и рассмотрев ее со всех сторон. И он вышел по отмытым дождями
улицам города, чтобы снова нагрузить тачку кирпичом.
Впервые за последнюю неделю глупая мечта о мореплавании оставила его, и
он снова стал замечать свое окружение и увидел, что Улица Кожевников
выглядит заброшенной. Мастерские были пусты и захламлены. Лавки
ремесленников представлялись Лифу рядом черных зияющих ртов; окна жилых
комнат над ними были слепы. В переулке какой-то старый сапожник сжигал
небольшую партию совершенно новой обуви, которую никто не носил ни единого
дня. Запах стоял невыносимый. Неподалеку, подергивая ушами и отворачиваясь
от вонючего дыма, ожидал навьюченный ослик.
Лиф, не останавливаясь, прошел мимо и принялся нагружать тачку
кирпичом. Нагрузив, он покатил ее вниз, напрягая спину, когда лямка
впивалась ему в тело на особо крутых спусках, налегая то на левую, то на
правую рукоять, чтобы удержать колесо на извилистой тропе утеса. На этот
раз за ним последовала пара горожан. Затем присоединились двое-трое из
Переулка Ростовщиков и еще несколько человек с улиц, лежащих у рыночной
площади; так что когда он распрямился, чувствуя холодный пот на лице и
шипящую морскую пену на черных, босых ступнях, за его спиной находилась
уже небольшая толпа, растянувшаяся вдоль глубокого, одинокого следа тачки
на песке. На лицах этих людей было характерное для Гневных выражение
равнодушной апатии. Лиф не обращал на них внимания, хотя был уверен, что
вдова из Ткацкого Переулка стоит с испуганным лицом на вершине утеса и
наблюдает за ним.
Он загнал тачку в море, туда, где вода была ему по грудь, и вывалил
кирпичи на дно, и вернулся на берег вместе с громыханием девятого вала
прибоя и тачкой полной пены.
Некоторые из Гневных уже начали разбредаться по берегу. Высокий парень,
несомненно принадлежащий к банде бездельников из Переулка Ростовщиков,
сказал ему с вялой ухмылкой:
- Почему бы тебе не сбрасывать их со скалы? Ей-богу, мужик, это
проще...
- Они тогда упадут на песок и все, - ответил Лиф.
- А ты хочешь их утопить? Это здорово. Знаешь, кое-кто у нас думал, что
ты тут чего-то строишь! Они тебя самого предлагали пустить на цемент. Так
что давай, держи свои кирпичи в сыром и прохладном месте.
Ухмыльнувшись, Ростовщик свалил прочь, а Лиф начал карабкаться на скалу
за следующей партией.
- Приходи на ужин, Лиф, - сказала вдова, когда он взобрался на вершину
утеса. Она прижимала к себе ребенка, защищая его от ветра, и лицо ее было
озабоченным.
- Я приду, - сказал он. - Я принесу буханку хлеба. Успел отложить
парочку перед тем, как ушли пекари. - Он улыбнулся, но она не ответила ему
тем же. Когда они вместе подымались крутыми улицами, она спросила:
- Ты топишь свои кирпичи, Лиф?
Он засмеялся от всего сердца и ответил: "Да".
В ее взгляде можно было прочесть облегчение, а можно и печаль; но за
ужином при зажженной лампе она была спокойна и мягка, как всегда, и они
съели сыр и черствый хлеб с большим аппетитом.