"Урсула Ле Гуин. Вещи (Сб. "Человек в лабиринте")" - читать интересную книгу автора

пронизанного дождевыми струями ветра.
Он работал целыми днями, ковылял по песку, чтобы собрать кирпичи,
сброшенные сверху его преданной помощницей, загружал в тачку и катил ее по
кирпичной дороге, лежащей под поверхностью воды на глубине 1-2 фута во
время отлива и 4-5 футов во время прилива, доезжал до края и сбрасывал
груз вниз, нырял сам и строил; а затем снова на берег за следующей
партией. Возвращался в город он только к ночи, измотанный, покрытый коркой
соли (кожа зудела невыносимо), голодный, как акула, чтобы разделить с
вдовой и ее малышом скудную пищу. Весна набирала силу, и стояли мягкие,
долгие, теплые вечера, но город был погружен во тьму и безмолвие.
Он заметил это в один из вечеров, когда усталость была не настолько
сильной, чтобы отбивать интерес к окружающему, и на его вопрос вдова
ответила:
- О, я думаю, они все уже ушли.
- Все?
Молчание.
- Куда они ушли?
Она пожала плечами. Было тихо в залитой светом лампы комнате. Ее темные
глаза были неподвижны, она разглядывала Лифа в упор.
- Куда? - переспросила она. - А куда ведет твоя морская дорога, Лиф?
Какое-то время он молчал.
- К Островам, - ответил он наконец, затем рассмеялся и тоже посмотрел
ей в глаза.
Она не смеялась. Она только сказала:
- А они существуют? Это правда, что есть Острова?
Затем посмотрела на спящего ребенка и через открытую дверь в темноту
поздней весны, на согретые дневным теплом улицы, где никого не было, и на
дома, в которых никто не жил. Под конец она снова посмотрела на Лифа и
сказала ему:
- Лиф, ты знаешь, осталось совсем немного кирпичей. Несколько сотен.
Тебе надо сделать еще. И она негромко заплакала.
- Боже! - сказал Лиф, думая о подводной дороге через море,
протянувшейся уже на сто и двадцать футов, и о море, простирающемся от
конца дороги на тысячи миль. - Я поплыву туда! Ну, ну, дорогая, на плачь.
Разве я брошу тебя и малыша? После всех трудов, всех кирпичей, которые ты
сбрасывала почти что мне на голову, после всех странных растений и
моллюсков, которые ты добывала нам в пищу, после твоего стола, и камина, и
постели, и смеха, брошу ли я тебя, когда ты плачешь? Ну успокойся, не
плачь. Дай мне обдумать, как нам всем вместе добраться до Островов.
Но он знал, что это невозможно. По крайней мере, для кирпичных дел
мастера. Все, что он мог сделать, он сделал. Все, что он может - это
отойти от берега на сто и двадцать футов.
- Ты думаешь, - спросил он после долгого молчания, во время которого
она убирала со стола и мыла тарелки в колодезной воде, которая спустя
много дней после ухода Гневных снова стала очищаться, - ты думаешь, может
быть... это... - Ему было трудно говорить, но она спокойно стояла, ожидая,
и он вынужден был завершить. - Что это действительно конец?
Молчание. В одной освещенной комнате, и во всех темных комнатах, и на
выжженных полях и опустошенных землях - молчание. В черном Зале над ними,
на вершине холма - молчание. Молчит воздух, молчит небо, тишина во всех