"Р.Д.Лэнг. Расколотое "Я" (о шизофрении)" - читать интересную книгу автора

Хайдеггером, Сартром и Тиллихом),я употребил этот термин в современном
эмпирическом смысле, поскольку он является наилучшим производным словом от
слова "бытие" для прилагательных и наречий.

Литературный критик Лайонел Триллинг [47] указывает на весьма
существенное отличие, которое бы мне хотелось отметить самому, между
основополагающим экзистенциальным положением онтологической уверенности и
положением онтологической неуверенности, сравнивая, с одной стороны, миры
Шекспира и Китса, а с другой - Кафки:
"...для Китса осознание зла существует бок о бок с весьма сильным
ощущением личной индивидуальности, и по этой причине оно проявляется менее
отчетливо. Некоторым современным читателям, по этой же причине, оно
покажется менее сильным. Точно так же современному читателю может
показаться, что при сравнении Шекспира и Кафки - оставляя в стороне степень
их гениальности и рассматривая обоих лишь как толкователей человеческих
страданий и космической отчужденности -толкование Кафки более сильное и
полное. И на самом деле, суждение может оказаться верным именно потому, что
для Кафки ощущение зла не противоречит ощущению личной индивидуальности. Мир
Шекспира, точно так же как и Кафки, есть та тюремная камера, которой назвал
Паскаль этот мир, из которой заключенных ежедневно уводят на смерть. Шекспир
не меньше, чем Кафка, навязывает нам жестокую иррациональность условий
человеческой жизни, рассказанную идиотом историю, дурачащихся богов, которые
мучают нас не ради наказания, а ради забавы. И не меньше, чем Кафку,
Шекспира возмущает зловоние темницы сего мира;
ничто так не характерно для него, как омерзительные образы. Но в
тюремной камере Шекспира общество гораздо лучше, чем у Кафки; военачальники
и короли, возлюбленные и шуты у Шекспира до самой своей смерти живы и
завершенны. У Кафки же задолго до приведения в исполнение приговора, задолго
до начала зловещего судебного
процесса с осужденным происходит нечто ужасное. Все мы знаем, что это
такое,- он лишается всего, присущего че- ловеку, за исключением своей
абстрактной человеческой природы, которая, как и его скелет, никогда
полностью не присуща человеку. У него нет родителей, дома, жены, ребенка,
призвания и желаний; у него нет никакой связи с силой, красотой, любовью,
остроумием, смелостью, верностью или славой -сюда можно причислить и
гордость. Поэтому мы можем сказать, что знание Кафки о зле существует без
противоречащего знания о здоровом и самообосновывающем "я" и что знание
Шекспира о зле существует с этим противоречием во всей его полной силе".
Мы находим, как указывает Триллинг, что Шекспир описывает персонажей,
которые, очевидно, переживают самих себя реальными, живыми и завершенными,
как бы их ни запутывали сомнения и ни разрывали конфликты. В случае Кафки
дело обстоит по-иному. На самом деле, попытка сообщить, на что похоже живое
существо при отсутствии подобной убежденности, по-видимому, характеризует
творчество огромного количества писателей и художников нашего времени. Жизнь
без ощущения жизни.
Например, вместе с Сэмюэлем Беккетом человек входит в мир, в котором не
существует противоречащего ощущения "здорового и самообосновывающего "я"",
чтобы смягчить - отчаяние, ужас и скуку существования. Именно таким образом
обречены жить двое бродяг, ожидающих Годо:
ЭСТРАГОН: Всегда что-нибудь да находится, правда, Диди, чтоб создалось