"Жан-Мари Гюстав Леклезио. Пустыня" - читать интересную книгу автора

города на свете, даже те, где дома высокие и белые, с большими застекленными
окнами.
Лалла знает, как его зовут, она сама выучила его имя, когда была еще
совсем маленькой и слушала, как ночью он влетает в дом сквозь щели между
досками. Его зовут "Ву-у-у!" - вот так, с присвистом.
Немного отойдя от берега, в кустарнике Лалла снова встречается с
ветром. Он пригибает к земле желтую траву, словно проводит по ней рукой.
Над травянистой равниной, распластав на ветру медные крылья, почти
неподвижно повис ястреб. Лалла глядит на него с восхищением: он умеет летать
по ветру. Ястреб еле шевелит кончиками маховых перьев, распустив веером
хвост, и парит без усилий, а на желтой траве подрагивает его крестообразная
тень. Время от времени он стонет: "Кайик! кайик!", и Лалла ему отвечает.
И вдруг, сложив крылья, он стремительно ныряет вниз и долго-долго
плывет над землей, почти касаясь травы, словно рыба, скользящая в морской
глубине, где шевелятся водоросли. И так исчезает вдали, между потревоженных
трав. Напрасно Лалла стонет, повторяя его жалобу: "Кайик! кайик!" - ястреб
не возвращается.
Но долго еще стоит перед глазами Лаллы стрелообразная тень, скользящая
поверх желтых трав, точно скат, бесшумно плывущий по волне страха.
Лалла замирает на месте, запрокинув голову и уставившись широко
открытыми глазами в белесое от зноя небо, на неподвижно парящие в нем круги,
которые внезапно набегают друг на друга, как бывает, когда бросаешь камешки
в бочку с водой. Ни птиц, ни насекомых - ничего такого в воздухе нет, и
все-таки в небе движутся тысячи точек, словно в нем обитают тучи муравьев,
долгоносиков или мушек. Точки эти не летают в белом пространстве, они с
лихорадочной поспешностью бегут в разных направлениях, будто не знают, где
укрыться. Быть может, это лица всех тех людей, что живут в городах, таких
больших городах, что, сколько ни иди, не дойдешь до конца, и где столько
машин и столько людей, что нельзя дважды увидеть одно и то же лицо. Так
говорит старый Наман, повторяя странные названия: Альхесирас, Мадрид,
Марсель, Лион, Париж, Женева.
Лалла не всегда видит эти лица. Но бывают дни, когда дует ветер и гонит
облака к горам, а воздух такой светлый и весь дрожит от солнечных лучей -
вот тогда и видны эти люди-насекомые: они ходят, бегают, пляшут в вышине и
едва различимы, точно мелкая мошкара.
Но море снова зовет ее к себе. Лалла бежит прямо через кустарник к
серым дюнам. Дюны похожи на лежащих коров: морда опущена, спина выгнута.
Лалла любит карабкаться вверх по их спинам, передним и задним ногам,
прокладывая себе дорогу, чтобы потом кубарем скатиться по противоположному
склону на прибрежный песок. Океан с дробным раскатом обрушивается на берег,
а затем вода отступает, и пена тает на солнце. Здесь столько света и шума,
что Лалла закрывает рот и глаза. Морская соль жжет ей веки и губы, от
шквального ветра пресекается дыхание. Но Лалла любит стоять у моря. Она
входит в воду, волны бьются о ее ноги и живот, синяя рубашка прилипает к
телу. Ноги утопают в песке, точно два столба. Но далеко заходить она не
решается: море по временам просто так, само того не замечая, похищает детей,
а через два-три дня выбрасывает их на плотный прибрежный песок: живот и лицо
у них разбухли от воды, а нос, губы и кончики пальцев изъедены крабами.
Лалла идет по берегу вдоль пенной бахромы. Платье, намокшее до самой
груди, обсыхает на ветру. Ветер откидывает ее жгуче-черные волосы на одну