"Станислав Лем. Собысчас" - читать интересную книгу автора

клещи подавали, или даже молотком себя по черепу били, если его крышка
слишком плотно была насажена и сниматься не хотела. Сложил он детали
обратно в ящики и на полки, сорвал с досок чертежи, порвал их на куски,
уселся за стол, под философско-этическими трудами прогнувшийся и глухо
простонал:
- Хорошенькая история! Ну и опозорил же меня этот мерзавец, этот
разбойник, мой так называемый приятель!
Вынул он из шкафа модель пермутатора - прибора, который всякую
информацию в аспекте взаимопомощи и всеобщей благожелательности
перерабатывал, положил его на наковальню и разбил на куски, но не стало
ему от этого легче. Поразмыслил он, повздыхал и взялся за воплощение
другого замысла. На этот раз вышло из под его рук общество немалое - три
тысячи рослых парней, которые тут же выбрали себе руководителей тайным и
равным голосованием, а затем занялись разнообразными делами - кто дома
строил и изгороди ставил, кто законы природы открывал, а кто играл и
забавлялся. В голове у каждого из новых созданий Трурля был гомеостазик, а
в том гомеостазике - два прочно приваренных ограничителя, между которыми
могла их свободная воля гулять, как это ей и подобает, а снизу находилась
пружина добра, которая на свою сторону много сильнее тянула, чем другая,
поменьше, колодкой приторможенная, для разрушения и уничтожения
предназначенная. Имел каждый гражданин еще и датчик совести огромной
чувствительности, помещенный в зубастые клещи, которые начинали его
грызть, если сходил он с пути праведного. Проверил Трурль на специальном
лабораторном экземпляре, что, когда до мук совести доходило, корчило от
них несчастного почище, чем от икоты или даже от пляски святого Витта.
Только раскаянием, делами благородными, альтруизмом потихоньку конденсатор
заряжался и своим импульсом зубы, угрызающие совесть, разводил и маслом
датчик умасливал. Нет слов, хитро было это придумано! Подумывал Трурль над
тем, чтобы угрызения совести дополнительной тягой с зубной болью
соединить, но потом решил этого не делать, потому что боялся, что
Клапауциус опять начнет о принуждении, свободу воли исключающем,
талдычить. Было бы это, безусловно, неверно, потому что имели эти существа
статистические приставки, и никто, даже сам Трурль, не мог сказать, что и
как они делать будут. Целую ночь будили Трурля радостные крики, и шум этот
сильно эму досаждал. "Но теперь уже", - сказал он себе, - "Клапауциусу ни
к чему не прицепиться. Счастливы они, но не не по программе и не по
обязанности, а только статистическим, эргодическим и вероятностным
образами. Моя взяла!" С этой мыслью глубоко уснул он и спал до самого
утра.
Так как не застал он Клапауциуса дома, то проискал его до самого
обеда, а найдя, повел его к себе, прямо на фелицитологический полигон.
Осмотрел Клапауциус дома, изгороди, будки, надписи, дворец правления и его
залы, делегатов, граждан, поговорил с теми и с другими, а в переулке снова
попробовал одному низенькому гражданину в лоб дать, но взяли его тут же
трое других за руки и за ноги, и моментально выкинули из города через
ворота, и хотя следили они за тем, чтобы шею ему не сломать, однако
морщился он, из придорожной канавы выбираясь.
- Ну как? - спросил Трурль, сделав вид, что вовсе не заметил позора
Клапауциуса. - Что скажешь?
- Я приду завтра утром, - ответил тот.