"Станислав Лем. Лолита, или Ставрогин и Беатриче (о Набокове)" - читать интересную книгу автора

успешно своим целям, он становится грехом, не столько против моральности
(что нас меньше всего здесь беспокоит), сколько против искусства композиции,
cтановится брешью в средствах интеграции произведения. Другое дело, если
вызванный диссонанс был, собственно, намерением художника, как это я пытался
представить на не очень блестящем примере той монаршей особы, приводя этот
пример для доказательства служебных эстетических возможностей явления, не
очень приятного в другом отношении. Можно было бы добавить для осторожности,
что скатология тоже возбуждает определенные натуры, но это уже
ненормальности приема, а не передачи: предмет нашего разговора - литература
об извращенцах, а ие та, которая для них пишется.
Так возвратимся же к нашим извращенцам. Естественно, можно было бы
написать трактат о пригодности для литературы аномалии, параноидальной либо
эпилептнческой девиации (Смердяков, киязь Мышкин - примеров из известных
произведений немало). Книжка вышла бы объемистой и полезной. Но ни о каком
автоматизме, который бы уже сам выбор героя делал предпосылкой создания
настоящего произведения, речь не идет. Примером может служить "Стена"
Сартра. В психопатологию некоторые рассказы этого тома входят глубже, чем
Набоков в "Лолите". Но в моей памяти после прочтения осталось только чувство
отвращения. Его бы не возникло, конечно, если бы я читал эту книгу как
собрание историй болезни, но она ведь претендовала называться литературой.
Нехорошая книга. Никакого созвучия, сочувствия герои Сартра не возбуждают.
Написал он холодное произведение, так отдающее клиницизмом, что я даже
позволил себе в шутку написать некогда псевдорецензию, в которой
рассматривал "Стену" как сопоставление психиатрических случаев. Такое
описание, опираясь на учебники медицины, можно было бы продолжать, но все
равно это ничего не даст. Сумасшествие может быть предметом художественного
изображения, но здесь необходима та трансмутация, тот на каждом шагу вновь
открываемый метод, то преобразование, которое и рождает произведение
искусства. Конечно, я притворялся, что не знаю, зачем это нужно было Сартру:
для него стоял вопрос о собственной философии, ибо "Стена" представляет
собой иллюстрацию тошнотворной онтологии экзистенцилизма. Но иллюстрацию
беллетристикой философии, даже уважаемой, я также считаю неудачным блином,
злоупотреблением литературой, которую хотелось бы видеть автономной,
заботящейся о себе самой, и в этом я согласен с послесловием Набокова к
"Лолите".



III

Извращенец Набокова выступает эротичным маньяком на почве подростков.
Зачем? Мне кажется, что и на этот вопрос я смогу ответить осмысленно,
держась в категориях художественного, а не психиатрического исследования.
Какой-нибудь эксгибиционист, трансвестит, фетишист или черт знает кто был бы
фигурой омерзительной, что литература, однако, выдержала бы, - но фигура
эта была бы совершенно ненужной, бесполезной, и с таким героем лучше не
пытаться писать повесть. В случае же с несчастным Хумбертом мы имеем дело
(замечание чисто медицинское) не просто с чистой педофилией, ибо подросток
- это уже не совсем ребенок, есть в нем что-то и от женщины, и это первый
мостик к нормальности, который делает возможным контактирование психического